Невеста не постеснялась надеть длинное персидское платье из тонкой шерсти, не имевшее рукавов и почти обнажавшее ей грудь. Голова Галантиды была покрыта тончайшей полупрозрачной накидкой, расшитой восточными узорами. Другая накидка, прикрепленная к плечам невесты, ниспадала ей на спину. Обнаженные руки Галантиды были унизаны золотыми браслетами, на груди у нее в три ряда лежали ожерелья из жемчуга и драгоценных камней, ее прекрасное белое чело было украшено золотой диадемой.
Те из гостей, кто не пожелал облачиться в персидские одежды, нарядились кто во что горазд, ибо такова была воля Булиса. Дафна пожаловала на свадьбу в очень коротком хитоне, с обнаженной правой грудью, в легких кожаных сапожках, какие надевают наездники. На голове у Дафны красовался бронзовый шлем с чеканными нащечниками и небольшим белым султаном, напоминавшим петушиный гребень.
Позируя Ксанфу в облике женщины-воительницы, Дафна до такой степени свыклась со своим картинным образом, что и на свадебном торжестве появилась в наряде амазонки. Леарх не пожелал отставать от сестры и пришел на свадьбу, облаченный в панцирь и поножи, как бог войны.
Сперхий и Клеомброт нарядились бродячими певцами-аэдами, прихватив с собой небольшие арфы. Мегистий нарядился скифом, а его сын Ликомед придал себе облик фракийца, облачившись в плащ из шкуры длинношерстной козы и нацепив на голову шапку из меха лисицы со свисающим на спину рыжим хвостом.
В доме жениха Галантида разожгла огонь в очаге факелом, который несла за свадебной колесницей ее мать. После принесения всех необходимых жертв Гестии и Гере началось свадебное пиршество.
Среди гостей находились старейшина Евриклид и его двоюродный брат Феретиад. Их посадили на почетные места за одним столом с отцом невесты и братом жениха. За этот же стол посадили и бывшего эфора Евксинефта.
Булис, насмотревшийся в Дамаске на пиршества Гидарна, постарался хотя бы отчасти воспроизвести увиденное у персов на своей свадьбе. Нанятые Булисом повара были родом из Ионии, поэтому они не понаслышке знали, как нужно приготовить то или иное восточное кушанье. Для изысканных яств Булисом были куплены восточные приправы, для этого ему пришлось посылать слуг на остров Эгину, куда заходят торговые суда из Азии и Египта.
Булис нанял одного из местных лаконских песнотворцев, чтобы тот забавлял гостей короткими заздравными песенками-сколиями, прославляющими жениха и невесту. Песнетворца звали Кеас. По своей натуре это был человек сластолюбивый сверх всякой меры, поэтому все его песенки имели крайне непристойное содержание. Тексты песен Кеаса хоть и были сложены трехступенчатым ямбом, с соблюдением нужного музыкального звукоряда, но обилие в них откровенно вульгарных слов резало слух и вынуждало женщин стыдливо опускать глаза при взрывах громкого мужского хохота.
Сколии, сочиненные Кеасом, исполняли трое певцов, также нанятых Булисом.
Помимо певцов, Булис пригласил и танцовщиц, многие из которых были родом из Карии и знали восточные танцы. Танцовщицы-кариянки танцевали перед гостями в одних набедренных повязках, с длинными распущенными волосами. Музыканты, приглашенные на свадьбу, тоже были карийцами. В танцах и музыке чувствовались протяжные восточные мотивы, которые вплелись в напевы карийцев с той поры, как этот небольшой народ оказался под властью персов.
Для лакедемонян персидская музыка и танцы были в диковинку. Лакедемоняне не занимались торговлей, поэтому их корабли не ходили в Азию. Торговцы же из Азии предпочитали торговать на Эгине или на других островах Эгейского архипелага, населенных ионийцами, настроенными не столь враждебно к азиатам в отличие от европейских эллинов.
Поистине ошеломляющее впечатление произвели на многих гостей изысканные яства, приготовленные поварами-ионийцами. Подобных кушаний в Лакедемоне не видели с той далекой поры, когда Ликург ввел закон, запрещающий спартанцам вкушать тонко приготовленную пищу со множеством специй. Искусных поваров Ликург повелел изгонять из Спарты, чтобы спартанцы привыкали к простой и грубой еде. Ликург полагал, что трапеза должна наполнять тело силой, а не расслаблять его различными сладостями и излишним обжорством.
Имелись среди гостей и те, кому все эти новшества пришлись не по душе. Особенно был недоволен всем происходящим старейшина Евриклид, воспитанный в старинном духе и презиравший любую роскошь. Когда до него дошла очередь воздать хвалу жениху, Евриклид вместо этого обрушился на Булиса с суровыми упреками:
— Я шел на свадьбу к достойному, как мне казалось, гражданину, а угодил на застолье, где спесь и глупость попирают ногами скромность и неприхотливость, присущие спартанцам в большей степени, чем всем прочим эллинам, — начал Евриклид в тишине, воцарившейся в пиршественном зале. — Мне скажут, мол, ты сам отстаивал право Булиса владеть золотом, привезенным из Азии. Я не стану отпираться, ибо это золото не украдено и не является платой за измену. Эти сокровища являются даром персидского царя Булису. Чужие обычаи надо уважать, равно как и чужеземных послов. Сперхий и Булис приняли дары Ксеркса, отдавая дань уважения обычаю персов, в этом нет ничего предосудительного. Но если Сперхий распорядился золотом, как подобает спартанцу, то Булис, как это ни печально, использовал персидские дары, чтобы добиться для себя кресла эфора. Более того, выгодно женившись, Булис пожелал втереться в ряды спартанской знати, происходящей от богов и древних героев.
Твоя невеста, Булис, увешана золотыми украшениями, жемчугом и драгоценными камнями. Галантида более напоминает персиянку, нежели спартанку, для которой прелесть лица и скромность поведения есть самые лучшие украшения.
После этих слов Евриклида по залу прокатился возмущенный ропот родственников жениха и невесты.
Отчего Евриклиду пришлось повысить голос, чтобы речь его была слышна всем гостям.
— Печально видеть и сознавать, что данные спартанцам Ликурговы установления так быстро оказались забытыми Булисом, ощутившим в руках тяжесть золотых кубков, — громко продолжил Евриклид, возвышаясь над столом, подобно могучему столпу. — Как будто золотом можно восполнить недостаток ума, знатности и душевной стойкости. Но сильнее всего меня поразило то, что алчность одного легко и быстро передалась другим, также забывшим о своем достоинстве при взгляде на блеск презренного злата.
Евриклид повернулся к отцу невесты:
— Ну что, Диакторид, доволен ли ты своим зятем? Можешь не отвечать. Я вижу по твоему лицу, что доволен. Ты даже бороду завил, подражая Булису, помешанному на всем персидском. Мне горько видеть, что персы поработили без войны столько отважных спартанцев, одарив золотом лишь одного из них! — Евриклид обвел рукой вокруг себя. — Ликург не зря изгонял золото и роскошь из Спарты, ибо два этих зла превращают людей в изнеженных лентяев. Кто из спартанцев захочет чистить свой щит или упражняться в метании дротика, повалявшись на мягкой постели и отведав такие вот кушанья. — Евриклид раздраженным жестом схватил с блюда на столе сваренную в меду куропатку и швырнул ее обратно. — Если варварам нравится такая еда, пусть они подавятся ею! Но зачем нам, спартанцам, уподобляться варварам?