– Истинно арийский прыжок, фрейлейн Рихтер… – охранники хлопали:
– Вы достойны олимпийской медали… – вынырнув, стянув шапку, она подплыла к бортику:
– Меня вдохновляет немецкий спорт, ведомый гением фюрера… – скрыв тяжелый вздох, Генрих пошел к сестре.
В кондитерской на углу Фридрихштрассе и Кохштрассе было тепло, пахло сладостями, звенела касса. На стенах висели афиши фильмов с Зарой Леандр и Марикой Рекк. Над стойкой с тортами и пирожными фюрер, в окружении детей, смотрел на посетителей с парадного фото.
Берлинцы приходили на послеобеденный кофе. Веяло духами, хорошо одетые дамы, в меховых пелеринах вешали на серебряные крючки, под столами, сумочки и пакеты из универсальных магазинов. Снег прекратился, люди на улице убрали зонтики. Ухоженные собачки тихо лежали на отполированном полу, официанты разносили заказы.
Фридрихштрассе, в обеденное время, оживлялась. Работники министерств, расположенных по соседству, предпочитали выпить чашку хорошего, бразильского кофе, не в подвальной столовой, а рассматривая прохожих. Сейчас наплыв посетителей схлынул, в кафе остались только дамы. Многие приезжали с личными водителями, из богатых вилл на западе города.
Красивая женщина, высокая, черноволосая, в замшевом, отделанном норкой пальто, заказала кофе и берлинский пончик, с ванильным кремом. Перчатки она убрала в сумочку итальянской работы, пальто небрежно бросила на спинку кованого стула. На лацкане строгого, твидового костюма официант заметил значок со свастикой. Дама носила и крестик, в ложбинке длинной шеи. Она, рассеянно, листала «Сигнал», новый, иллюстрированный журнал для военнослужащих вермахта. Поставив на стол поднос, официант увидел заголовок:
– Солдаты охраняют покой тружеников на бельгийских шахтах… – подразделение танкистов сфотографировали на ступенях церкви: «Репортаж из Мон-Сен-Мартена, одного из крупнейших угольных месторождений в Европе. Работа на благо рейха кипит». Пожелав даме приятного отдыха, кельнер отошел.
Анна смотрела на витрину ювелирного магазина, напротив. В лавку регулярно, каждый месяц, через «Импорт-Экспорт Рихтера», переводились деньги из Лондона. Внутри Анна не обнаружила ничего подозрительного. Зайдя в магазин, два дня назад, Анна сдала в чистку крестик. Ювелир, похвалив старинную работу, обещал быть осторожным. Анна заметила:
– Это наша семейная реликвия… – она поняла, что покраснела. Оказавшись в Берлине, Анна избегала квартала вокруг Музейного Острова. Она вспоминала скромную комнатку, под крышей многоэтажного дома, рисунки, пришпиленные к чертежной доске, низкий голос:
– Моя маленькая… маленькая… – отложив гитару, он поцеловал круглое, нежное колено: «Meine kleine. Послушай, это по-русски, я тебе переведу…»
– Dein Name ist der Spatz in meiner Hand.
Dein Name ist ein Eiskorn auf der Zunge…
Анна сглотнула: «Он мне это повторял, ночью…»
Он шептал, целуя острые ключицы, уронив голову ей на плечо, тяжело дыша:
– Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое – пять букв…
– Четыре… – Анна помешивала кофе, – у Марты пять. У Марты, у его дочери. Они никогда не увидятся, ничего не узнают друг о друге. Он пошел воевать, с фашизмом. Зачем ему… – Анна стиснула длинными пальцами чашку мейсенского фарфора, – хотя он был белогвардейцем, он знает, что такое война. Отец Воронова убил его отца, на Перекопе. Забудь, – велела себе Анна, – у него есть мадемуазель Аржан. Мой отец убил ее родителей… – Анна поняла, что еще немного, и чашка треснет.
Она сняла пальцы с ручки:
– Федор и меня бы убил. И я бы его тоже, если бы мы встретились, на той войне. Мы никогда больше не столкнемся… – забыть не получалось. Анна открывала глаза, ночью, в спальне люкса:
– Мы гуляли, на Унтер-ден-Линден. Он меня водил в театры, мы танцевали… – она помнила большую, ласковую руку, помнила, как просыпалась, в сладком тепле, рассыпав волосы по его груди, нежно его, целуя, едва прикасаясь губами. Она слышала шепот:
– С именем твоим – сон глубок. Анна, Анна, как я тебя люблю… – она знала, чьи это стихи. В Цюрихе, даже в публичной библиотеке, ничего подобного заказывать и читать было нельзя. Анна взяла белоэмигрантский сборник в Женеве. Она поняла, что помнит стихотворение наизусть:
– Я с Вальтером в Женеве познакомилась… – перевернувшись на бок, она прижала к животу подушку, – прости меня, прости, Вальтер. Пусть накажут меня. За девочку, Лизу Князеву, за всех сирот, что мой отец оставил, за подвал… – в животе до сих пор, иногда, билась резкая, острая боль:
– Пусть накажут, но меня, а не Марту… – Анна утыкала влажное от слез лицо в сгиб локтя. Она старалась заснуть. В Берлине, помимо конференции, у нее было много дел.
Она забрала крестик в ювелирном магазине. Расплатившись, Анна уложила квитанцию, на бланке лавки, в портмоне. Она не знала, зачем ей клочок бумаги, с готическим шрифтом, адресом и телефоном. Однако Анна была аккуратна. Она требовала у технического персонала фирмы, швейцарцев, безукоризненного ведения документации.
– Марта в этом на меня похожа… – Анна не могла инсценировать смерть дочери, тайно отправив ее в западное полушарие. Подобные инциденты влекли за собой отзыв в Москву, допрос, с применением особых средств, и, по достижении результата, расстрел. Результат достигался всегда. У Анны на руках, правда, имелся конверт, в хранилище «Салливан и Кромвель». Она могла торговаться, какое-то время. Для выполнения этого плана надо было сначала во всем признаться Марте. Анна сделать этого не могла.
– Пока… – она жевала пончик, глядя на витрину ювелира, – это я пока не могу. Если придется спасать жизнь Марты, я на все пойду. Даже на то, чтобы раскрыть имя ее отца… – Анна вздохнула. Ювелиры на Фридрихштрассе были связаны с группой, работающей на Британию, но Анне не удавалось размотать ниточку. Она подозревала, что и передатчик находится не в Берлине, и даже не в Германии:
– Может быть, у моих соседей он стоит… – усмехнулась Анна, – и они тоже получают письма, на цюрихский почтамт.
В буржуазном предместье не принято было забегать на огонек. Анна вежливо раскланивалась с прохожими на улице. В их районе жители ходили пешком только для моциона, выгуливая собак.
В Цюрих, в банки, адвокатские, и посреднические конторы, они ездили на дорогих лимузинах, как и фрау Рихтер. Вечеринок для соседей они не устраивали. Анна только приглашала женщин, из нацистской ячейки, на чинную чашку кофе, с немецкими сладостями.
Она вспомнила, как танцевала с Вальтером, в Париже, в первый и последний раз. Анна приказала себе думать о деле. Британцев было не найти, однако Анна успела встретиться с агентами, Корсиканцем и Старшиной. Старшина происходил из аристократической, военной семьи, был женат на графине, и служил в министерстве авиации. Они выпили кофе, на Кудам, в большом универсальном магазине, где никто не обращал внимания на посетителей. Корсиканец пришел в хорошем, штатском костюме, со значком члена НСДАП, Старшина носил офицерскую, авиационную форму. Анна обвесилась пакетами. Мужчины держали изящно запакованные коробки. Со стороны могло показаться, что они посещают рождественские распродажи.