– Мы больше не станем воевать, – говорил себе Воронов, выбирая ответную открытку, – она займется пассажирской авиацией, полетит на Дальний Восток… – он думал отправить товарищу Князевой большое письмо. Вернувшись с финского фронта, Воронов понял, что о войне писать он не хочет. Советский Союз получил Карельский перешеек, финны удовлетворили все территориальные претензии, но армия знала, сколько убитых и раненых стоили сто километров лесов и озер.
– Граница теперь не в десяти километрах от Ленинграда, – говорил себе Степан, – цель, как говорится, оправдывает средства. Но политруки утверждали, что война велась ради финских рабочих и крестьян… – ни о чем подобном воентехнику писать было нельзя. Его нынешняя должность тоже подразумевала сохранение тайны, поэтому Степан желал товарищу Князевой успехов в учебе, боевой, и политической подготовке.
В Минске он жил на аэродроме, с другими летчиками. Степан отказался от большой квартиры в городе, и от приставленного к нему бойца, шофера. Он любил водить машину сам. Брата он привез сюда, сделав сто сорок километров чуть больше, чем за час. У поляков были хорошие дороги, а к новому аэродрому вело шоссе, законченное на прошлой неделе. В перелеске пахло соснами, и свежей, озерной водой. Наступив на шишку, Степан послушал треск и прихлопнул комара на щеке.
Он один бродил по лесу, хотя уполномоченный НКВД, на аэродроме, качал головой:
– В лесах много недобитой панской швали, товарищ комбриг. Надо быть осторожней. Берите охрану… – Степан хотел сидеть у костра, на берегу маленького озерца, один. Разведя огонь, он устраивался на мягком мху. Степан покуривал, глядя на искры, летящие в небо. В чистой воде плескала рыба. Иногда он ложился, закинув руки за голову, глядя в прозрачное, вечернее небо, на первые, слабые звезды.
Степан ездил и в Радунь, и на станцию Воронову. Местечки ему нравились, хотя он, в форме РККА, ловил косые взгляды местных жителей. Панов, отставных офицеров и богачей отсюда увезли. На улицах развесили советские флаги, костелы, церкви, и синагоги закрыли. На бывших магазинах, пивных, и частных лавочках красовались вывески Гродненского, или Минского торга.
Брат переночевал на аэродроме, в палатке. Степан сварил уху, из собственноручно выловленной рыбы, и сварил молодой картошки, с укропом. Получив телеграмму из Москвы, о приезде Петра, он взял на аэродром две бутылки водки. Петр привез отличного, крымского портвейна. Он извинился за то, что не может погостить дольше. Брат ехал в командировку, как он выразился, на запад. Особый поезд пришел из Молодечна, на станцию Воронову, и ожидал брата.
– Можно было бы и в Минске встретиться, – весело сказал Петр, когда эмка въехала на улицы местечка, – но я не хотел тебя с места срывать. Ты занят, со строительством… – оглядевшись, Петр, одобрительно, сказал:
– Отлично. Ни одного следа проклятых панов. Пока ты в Финляндии воевал, – он хохотнул, – мы здесь потрудились. В Западной Белоруссии, в Белостоке, в Львове… – Петр закурил «Казбек» особой выработки, – и в Прибалтике случится, то же самое…
За ухой брат сказал, что через неделю советское правительство предъявит ультиматум прибалтийским странам, требуя размещения Красной Армии, на их территории:
– Все будет просто, – уверил его Петр, – тебе даже не придется поднимать в воздух истребители, Степа… – он улыбался:
– Проведем выборы, появятся новые правительства. Они попросят Верховный Совет рассмотреть вопрос о включении Прибалтики в состав СССР. В общем, – он поднял крышку котелка с картошкой, – ни одной потери в людской силе, или технике.
Брат не стал говорить, куда он отправляется, а Степан не спрашивал. Петр выглядел отлично. У него был здоровый, красивый загар, лазоревые глаза блестели. Он признался, что в апреле женился, в Москве, и у него есть сынишка, Володя:
– Твой племянник, – гордо заметил Петр, – ему летом два года. Смотри, – он достал из портфеля, отличной кожи, маленький альбом, с фотографиями. Степан похлопал брата по плечу:
– Живите на Фрунзенской, конечно. У тебя семья, а я по гарнизонам кочую… – брат взялся за бутылку с портвейном:
– Тебе, Степа, не предлагаю… – он, со значением, посмотрел на водку, – ты две рюмки выпил… – Степан смутился: «Это один раз случилось, Петя. Произошла ошибка…»
– Если случилось один раз, то может и повториться… – выговор в личном деле Степану сняли недавно, после финской войны. По словам Петра, он, с женой и ребенком, мог уехать из Москвы в командировку:
– Или нам новую квартиру дадут, просторнее… – обложку альбома отделали серебряным кантом. Степан никогда не видел подобных вещей в магазинах.
Страницы зашелестели.
Он ожидал снимков девушки в простом костюме, или ситцевом платье. Комбриг Воронов, невольно, открыл рот. Степан никогда не встречал таких женщин, даже в кино. Длинные ноги сверкали тонкими чулками. Она носила шляпку, кокетливо надвинутую на бровь, короткий, отделанный мехом жакет, узкую юбку по колено. Белокурые волосы волнами падали на стройные плечи. Мальчик, в матроске, в маленькой бескозырке, прижался к матери. Петр стоял сзади, обнимая ее за плечи. Степан заметил счастливые, немного туманные глаза брата. На лацкане жакета невестки блестел комсомольский значок.
По словам Петра, ее звали Антониной Ивановной. Она преподавала языки на курсах НКВД. Степан не стал интересоваться, где брат познакомился с девушкой, больше похожей на статую греческой богини. Степан видел их в московском музее, на экскурсии, с другими командирами ВВС.
– Она и тебя подтянет, – пообещал брат, – институт закончен, ты авиаконструктор, но о языках забывать нельзя… – Степан думал, что Антонина Ивановна хороша в костюме. Перевернув страницу, он понял, что еще ничего, на самом деле, и не видел.
Невестку сфотографировали, как сказал Петр, на даче Лаврентия Павловича Берия, народного комиссара внутренних дел. Судя по одежде, вернее, ее отсутствию, дело было недавно:
– В конце мая, – объяснил Петр, – в столице теплая весна… – Антонина Ивановна, в купальнике, стояла у штурвала яхты, на Московском море:
– Дача в Завидово, – Петр, ласково, смотрел на жену, – мы на охоту ездили, по приглашению товарища Берии. Тонечка отлично владеет оружием… – Степан вгляделся в большие, красивые глаза невестки. Волосы девушки растрепал ветер:
– Под парусом она тоже ходит, – Петр убрал альбом, – и наездница опытная. Я Тонечку четыре года знаю… – комбриг понял, что брат, неожиданно, покраснел:
– С Володей няня сидит, из наших сотрудниц, – добавил Петр, – Тонечка, не только преподает, но и пишет. Она много ездит, по нашей структуре, собирает материалы… – Степан обещал прислать подарок, из Минска.
– Сервиз… – он достал флягу с чаем, – но посуду надо по железной дороге отправлять, еще разобьется. Транспортным самолетом неудобно, это личные нужды. Или льняную скатерть, салфетки. Здесь хорошая вышивка. Антонине Ивановне понравится, – он вспомнил гладкие, казалось, бесконечные ноги. Комбриг, сердито, сказал себе: