Черные лебеди России. Что несет нам новый цикл истории - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Белковский cтр.№ 33

При таком духовно-умственном состоянии поиск путей финального отхода был более чем оправдан, возможен и вероятен.

Но. Сверх того.

Как по мне, не так важно, был ли Федор Кузьмич когда-то императором и что там скажут безошибочные ДНК.

Я давно остаюсь убежден, что история, строго говоря, не может считаться наукой. Поскольку к ней не применим базовый критерий научного знания — фальсифицируемость, по Карлу Попперу. Историческое знание практически невозможно опровергнуть: на любое опровержение всегда найдется контропровержение, столь же аргументированное многими устно-письменными свидетельствами. Возникновение всяческих доктрин типа альтернативной хронологии Фоменко—Носовского не случайно: эти люди, по большому счету, высказали те претензии, которые математик и должен предъявить историку в силу полуполной несовместимости их базовых подходов к мирозданию и миропониманию.

Я могу сказать, что участвовал — сбоку и/или по касательной — в некоторых громких событиях совсем уж новейшей истории. Например, кое-каких революциях на постсоветском пространстве. И знаю, что уже сегодня в учебниках пишут совсем не то, что я видел своими глазами. Но это не точно означает, что учебники лгут. Это может говорить, что искажает моя собственная оптика. Как нередко бывает у людей с шизоидным типом личности и сопутствующим богатым воображением.

Кто знает? На самом деле?

История — это, скорее, конвенция. Система договоренностей членов нации о знании/понимании общего прошлого. Именно поэтому, кстати, я сторонник единого учебника истории. Если нет конвенции, нет и нации как государственно-политического субъекта. А нет нации — значит, Россия никогда не станет европейским национальным государством, а останется азиатской постимперией со среднесрочной тягой к окончательному распаду.

В эту конвенцию под видом доказанных фактов попадают версии, важные для самоощущения и самопонимания нации. И здесь у Александра-Федора Павловича-Кузь-мича сохраняются нарастающие шансы на успех. Ибо царственный старец воплощает три фундаментальные русские идеи, они же и темы. (В определенный момент тема становится идеей, а идея — темой, это нормально, как прохладный русский июль.)

1. Побег.

2. Самозванство.

3. Невозможность.

Находясь в тотальном гравитационном поле родной земли, русский человек мечтает о побеге. О том, чтобы оторваться от почвенной массы, сковавшей его по всем допустимым конечностям. Эмигрировать — в пространстве, времени или совсем уже как-то трансцендентно — другой вопрос. Лозунг «Пора валить» — один из главных для России во все времена. Лучше всего— к теплому морю, которого нам всегда так страшно (во всех смыслах слова «страшно») не хватало. Отсюда, отчасти, и истерика вокруг Крыма — из-за, скажем. Курильских островов такой истерики бы не было. Никто же ведь, кроме сугубо местных жителей, не осуждает ползучую передачу кое-каких сибирско-дальневосточных земель Китаю. А еще «Пора валить!» всерьез замешано на русской клаустрофобии, растущей из подсечно-огневого земледелия. Сколько нам территорий не давай — все мало. Оттого-то мы так грезим разнообразными проливами и прорывом к теплому морю, уже чуть ли не в межгалактическом масштабе. Я давно говорил: если б после кризиса 2008 года мы догадались купить у стонущей Греции Ионические острова, где есть некоторая традиция русского владычества, никакое «возвращение» Крыма уже не понадобилось бы.

Но легально и нелегитимно свалить отсюда нельзя. Не даст государство, трепетно созданное для нас монголами. Так как это государство по определению никуда отпустить человека не может. Потому здесь не может не быть, в тех или иных формах, крепостного права. Иначе все как-то свалят, и некому будет колонизировать эту необъятнейшую сушу. А точнее, контролировать ее, чтоб не развалилась и не расползлась. Значит, идеальный способ побега — это самозванство. Смена идентичности. Можно из монаха превратиться в царевича, а можно из монарха — в старца. Обо всем этом, конечно, еще Пушкин все написал в «Борисе Годунове» и даже других местах, чего и повторяться. Мне представляется, бизнес по смене идентичности — такое себе алиби-агентство, но не для короткого времени, а для всей оставшейся жизни — стал бы одним из самых прибыльных у нас. Может, как-нибудь его и создать? Я подумаю.

Ну и, конечно, главное— принципиальная невозможность реализации задуманного. Мы ведь не готовы к долгим последовательным усилиям. Нам надо сразу — или никогда. Если не получается сразу, то уже никогда. Русские мечты не сбываются, в этом их соль.

Последнее особенно относится к русской власти. Любой главный начальник которой постоянно терзаем основным противоречием: «нельзя остаться» (т. к. ничего сделать все равно не получится) vs «нельзя уйти» (тогда порвут на части вместе с семьей, оскандалят и осмеют). Бессмысленность дальнейшего пребывания у власти, родящая смертную усталость-печаль, борется со страхом катастрофы, которой призван обернуться обычный, обыденный, позакон-ный уход.

Быть может, Александр Павлович нашел единственно правильный способ дать себе и побег, и самозванство, и преодолеть невозможность, и, стало быть, Федор Томский, кем бы он там не был и существовал ли вообще, заслуживает стать национальным героем. Вот кому надо бы поставить памятники и на Лубянке, и на Боровицкой площади, и даже на Воробьевых горах.

И — кто знает— если превратить резиденцию «Ново-

Огарево» в монастырь, там тоже найдется место для старца. С компьютерным почерком, довольно похожим на путинский.

2015 г.

Человеку, как известно, присуще влечение к смерти.

Всю жизнь наш брат (сестра) разрывается между любовью (Эросом) и смертью (Танатосом), чтобы в конце концов закономерно выбрать вторую опцию. Неотвратимую, как дежурный букет на Восьмое марта.

Так говорили многие мудрецы. Особенно же классики психоанализа во главе с Зигмундом Фрейдом— начиная с его мегаработы «По ту сторону принципа удовольствия» (1920).

Последующий XX век, когда смерть стала такой обыденной, что умерли почти все, кто и оставался, — включая автора, субъекта и даже Бога, — сделал влечение к смерти самым важным активом и приятным занятием для человечества. Культовый француз Жан Бодрийяр вообще сказал, что Эроса надо понизить в звании перед лицом Танатоса, ибо всевозможная любовь — лишь окольный путь к смерти, а не что-то самостоятельно важное.

Нет, конечно, влечение к смерти — это бессознательное. Большинство опрошенных по этой теме на сознательном уровне скажет, что помирать не собирается, да и вообще дел полно: завтра — пропылесосить ковер, послезавтра — забрать из сервиса «Ладу Калину» и т. п.

Но на бессознательном уровне нет никакой «Калины».

А есть программа саморазрушения, запускаемая или запущенная для скорейшего перехода в новое агрегатное состояние: из живых — в мертвые. «Ибо прах ты есть и в прах возвратишься»— это почти дословно процитировано у Фрейда в «По ту сторону…», и так бы он прямо и сказал, будь открыто и определенно религиозен.