Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Лев Регельсон cтр.№ 19

В литературе по истории этого периода, особенно в литературе атеистической, можно нередко встретить утверждение, что патриарх Тихон начал свою деятельность с того, что «анафематствовал советскую власть» (напр., Атеистический словарь. М., 1986. С. 17). Это утверждение неверно и формально и по существу. Оно основано прежде всего на неправильном понимании церковной терминологии. Анафема, как высшая форма церковного наказания, не означает ничего, кроме отлучения, отделения от Церкви какого-либо ее члена, отрекшегося от нее или нарушившего ее главнейшие догматы и заповеди. Отлучить от Церкви форму государственного правления, очевидно, невозможно так же, как нельзя отлучить от Церкви человека, не являющегося ее членом. Подвергая своего члена анафеме, Церковь запрещает верным общаться с ним в богослужении, лишает его своих молитв и права прибегать к церковным таинствам, дающим, по учению Церкви, надежду на вечное спасение. Значит, анафеме могут быть подвергнуты только отдельные лица, принадлежащие к Церкви, и притом за конкретные поступки.

Именно об этом возвещало послание патриарха Тихона от 19 января/1 февраля 1918 г., которое и стало известным как «анафема Советской власти»:

«Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному… Остановитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы… Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви православной».

Итак, отлучению, анафеме, подлежали члены Церкви (принадлежащие к ней хотя бы в силу того, что были крещены в младенчестве) за открыто провозглашенное и осуществляемое нарушение второй по значению христианской (точнее говоря, еще ветхозаветной, а еще шире – общечеловеческой) заповеди:

«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф., 22: 37–40); «первая и наибольшая заповедь» – «возлюби Господа Бога твоего».

Руководители революционного движения могли, конечно, в свою очередь, обвинять верующих в нарушении заповеди о любви к ближним, могли предлагать свое, революционное и классовое толкование этой заповеди, но вряд ли кто-нибудь из них претендовал при этом оставаться членом Христовой Церкви. Объявление их отделенными от Церкви было лишь констатацией уже совершившегося – по их собственному свободному волеизъявлению – факта.

Анафема не была проклятием советской власти и по существу, так как Церковь придерживалась принципа невмешательства в политическую борьбу и предоставляла народу самому избирать себе образ государственного устройства. Конечно, отлучение от Церкви выглядело в глазах верующих величайшим наказанием. Но надо ясно представлять себе, что революционные жестокости вызывали нравственное негодование верующих и без патриаршего послания: официальный церковный акт скорее вводил это негодование в законные рамки, предотвращая акты мщения и переводя внимание из области политической борьбы – в религиозную сферу.

Датированная днем раньше декрета об отделении церкви от государства, патриаршая анафема была, по существу, ответным актом на готовившийся и широко обсуждавшийся в печати декрет. В силу той же логики, согласно которой атеисты восприняли церковную анафему как «объявление войны», верующие восприняли декрет как тоже своего рода «анафему», как отделение, отлучение их от государства, как лишение их гражданских прав, обеспечиваемых государством, как объявление советской властью «войны» против православия.

Одно положение декрета в особенности подтверждало этот взгляд: Церковь, согласно декрету, отделялась без храмов – все недвижимое имущество Церкви объявлялось народным, т. е. государственным, достоянием. Отныне любое здание: храм, монастырь, учебное заведение – могло по усмотрению гражданской власти быть отобранным у Церкви и использованным для других нужд. Декрет, в частности, давал тем самым огромные преимущества неправославным общинам, не имевшим культовых зданий; и разнообразные евангелические секты не замедлили этим преимуществом воспользоваться: начался период их бурного роста. Владение великолепными храмами и общественными зданиями было одной из главных прерогатив Православной церкви как Церкви государственной и господствующей. Конечно, отказаться от храмов, добровольно перейти на сектантский образ существования Церковь не хотела и не могла. Кроме того, без сопротивления отдать храмы не позволяла вера.

Согласно древним канонам и прочной традиции, основные предметы культа, употребляемые при совершении таинств, в особенности евхаристии, являлись священными и неотчуждаемыми – использование их для других целей квалифицировалось как «святотатство». Это представление о священных сосудах, о престоле, об антиминсе верующие в своем религиозном сознании распространяли на весь Божий храм. Именно потому на протяжении многих веков верующие люди не жалели средств и сил на строительство и украшение храмов, что видели в них как бы уголок Царствия Божия на земле, понимали их как Божие достояние, которое никогда и никем не может быть использовано для других – общественных или частных – целей. И внезапно все это объявляется собственностью государственной власти, притом власти атеистической, которая сможет сделать с этим достоянием все, что угодно, сделать его объектом любого кощунства! В декрете еще не шла речь об изъятии предметов культа (до них дойдет очередь через четыре года – в связи с «делом о церковных ценностях»), пока что государство отнимало у Церкви только храмовые здания – но этого было достаточно, чтобы буквально потрясти душу верующих. Это потрясение выразилось и в патриаршей анафеме:

«Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной».

Здесь выражено естественное и справедливое убеждение верующих в том, что они тоже составляют народ, и если даже храмы есть «народное достояние», то они, верующие, и должны этим достоянием владеть. Однако никаких гарантий в том, что храмы останутся в распоряжении если не церковной иерархии, то хотя бы «религиозных обществ», т. е. рядовых прихожан, декрет не провозглашал.

Представление верующих о том, что декрет об отделении церкви от государства есть начало насильственной «ликвидации» религии и церкви, получило убедительное подтверждение в ряде фактов, последовавших немедленно вслед за опубликованием декрета. Ошеломляющий натиск атеистической пропаганды с участием государственных печатных органов, с кощунствами и богохульствами, создавал у верующих впечатление, что новая власть не оставляет у религии никаких шансов на мирное, легальное существование.