Странный век Фредерика Декарта - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Шаманаева cтр.№ 31

Больше всего их отношения напоминали плавание Одиссея между Сциллой и Харибдой. Нельзя было открыто назвать Фредди сыном, потому что это могло повредить мальчику, навлечь на него презрение окружающих. Однако нельзя было и прятать его от всей Ла-Рошели, Фредди первый бы этого не простил. Конечно, «тайна» профессора Декарта стала известна в городе очень скоро. Он всегда был фигурой заметной и уязвимой для людской молвы, и о нем вволю посудачили. Но как ни удивительно, приоткрывшаяся завеса над его личной жизнью даже добавила ему баллов в глазах горожан. Роман с красивой и знатной женщиной, родившийся ребенок, мелодраматическое знакомство сына с отцом через двенадцать лет – все это вызывало любопытство и сочувствие. Он стал выглядеть не настолько не от мира сего, как раньше, прозвище «Великий инквизитор» было забыто, теперь его уже не так боялись, но уважать ничуть не перестали, и, пожалуй, в отношении к нему появилось больше теплоты.

Только Фредди всегда судил его очень строго и не прощал ни одного промаха. Кузену, конечно, было нелегко. Две силы тянули его в разные стороны: он очень хотел быть британцем, хотел быть Мюрреем, но понимал, что никогда уже не сможет чувствовать себя в этой семье так же свободно, как до рокового майского дня 1893 года. Он примерял к себе другую судьбу и порой думал о переезде к настоящему отцу. Тогда хотя бы не придется больше лгать! Профессор Декарт на эмоциональные, нетерпеливые и порой истеричные письма сына неизменно отвечал, что будет рад, если они станут жить одной семьей, но призывал пока не спешить. Говорить о чем-то будет возможно, только если эта идея найдет понимание у матери Фредди и у Джорджа Мюррея. Фредди жаждал действия, он был бы, наверное, удовлетворен, только если бы профессор Декарт явился к Мюрреям в опереточном черном плаще и потребовал немедленно отдать ему сына. А вместо этого отец предлагал ему какой-то жиденький кисель учительских наставлений!

В тот год, когда Фредди исполнилось пятнадцать, мучения его достигли апогея. Отношения с Джорджем Мюрреем становились все хуже, а мать баловала его все сильнее, стараясь возместить сыну своей любовью и заботой недостаток отцовской любви. И мальчик в какой-то момент, как говорится, «потерял берега». После одной особенно ужасной ссоры доведенные до отчаяния Мюрреи согласились списаться с профессором Декартом и обсудить усыновление.

Они условились встретиться вчетвером на нейтральной территории. Не в Англии и не в Ла-Рошели. Выбрали не помню уж какой городок в Бельгии. Профессор Декарт был готов хоть завтра официально признать себя отцом Фредди и, если надо, увезти его с собой. Хотя подписывать документы они на этой встрече не собирались, он даже захватил выписку со своего банковского счета на случай, если Мюрреи воображают, что он беден как церковная мышь и не сможет дать сыну образование. Он заранее поставил в известность брата и его жену, что откажется от апартаментов и поселится с Фредди на улице Монкальм. Оставшиеся школьные годы Фредди провел бы в лицее Колиньи, а потом его ждали бы либо Политехническая школа в Париже, либо Академия изящных искусств, смотря что в нем бы перетянуло – способности к точным наукам или страсть к живописи.

Намерения у него были серьезнее некуда. Но Мюррей противопоставил ему один-единственный довод. Процедура перехода ребенка от одного отца к другому поставила бы в ужасное положение его мать. От нее потребовалась бы подпись под унизительным признанием. И, выслушав профессора Декарта, Мюррей тихо произнес: «Суд Соломона». – «Как вы сказали?» – не расслышал дядя Фред. Мюррей презрительно усмехнулся и пояснил: «Вам, Декарт, всегда было на нее наплевать. Да только я не позволю провести ее через этот позор, а потом разлучить с сыном. Лучше я еще немного потерплю в своем доме этого бешеного зверька, хотя, Бог свидетель, удовольствия мне это не доставляет. Пока он учится в школе, все останется как есть. А потом делайте с ним что хотите, он тянется к вам, потому что вы одного поля ягоды».

И профессор Декарт согласился с его доводами и отступил. Что ему еще оставалось делать? Но Фредди пришел в ярость, он топал ногами и кричал, что вот теперь отец от него отказался, струсил, нашел удобный повод ничего не менять в своей жизни и все его слова были ложью и лицемерием… Дядя вернулся из Бельгии в таком состоянии, что мать испугалась за его жизнь и силой перевезла его на улицу Монкальм. Он слег с сердечным приступом, но, как только немного полегчало, тут же переселился обратно в апартаменты и опять вернулся в лицей.

Фредди долго ему не писал и вдруг приехал на пасхальные каникулы, когда его совсем не ждали, – пристыженный, непривычно тихий. Профессор Декарт его, конечно, простил. Они договорились ничего не предпринимать до окончания школы, но снова обсудить это, если Фредди захочет учиться в каком-нибудь французском университете. Ну а когда он станет совершеннолетним, то сможет сам выбрать, под какой фамилией, в какой семье и в какой стране вступить в самостоятельную жизнь.

Вы уже догадываетесь, что он выбрал. Он остался в Англии, поступил в Королевскую академию искусств, у него быстро появились связи в высшем обществе и первые заказчики, так что менять имя было уже поздно. Фредди Мюррей уверенно ступил на свою дорогу, и эта дорога повела его в другую сторону – от каникул в Ла-Рошели, от зова крови, который он, несмотря ни на что, испытывал, от нас и от отца, который все понимал и ни за что его не осуждал.

Эти двое, как неоднократно отмечалось, были очень похожи внешне – такими стойкими оказались гены Картенов. (Замечу, что мой собственный внук Жан, названный в честь Иоганна Картена, поражает меня сходством со своим прапрадедом, от которого его отделяет больше века.) Было у них и внутреннее сходство, и оно при близком знакомстве с обоими очень чувствовалось. А вот во внешних проявлениях они были абсолютно разными людьми.

Фредерик-старший вел аскетическую жизнь и не тяготился ею. Он не любил лишних вещей, уют для него равнялся чистоте и порядку, и апартаменты его в этом смысле вполне устраивали. Даже собственных книг у него было относительно немного – общественную библиотеку он находил удобнее для работы, чем домашний кабинет. Одежды было еще меньше. В Ла-Рошели он не покупал и не заказывал себе ничего нового и донашивал костюмы, оставшиеся с парижских времен. Впрочем, с годами его фигура мало менялась, а одежду он носил аккуратно, отдавал в починку и чистку регулярно и поэтому оборванцем не выглядел.

Он был лишен снобизма. После заседания в мэрии (о ремонте той или иной городской достопримечательности) или в департаментском совете религий (по вопросу, скажем, жалованья учителю воскресной школы) мог пойти обедать с двумя унылыми репортерами городской газеты, которых все сторонились, а он их жалел, подбрасывал им новости и даже учил их ремеслу! Его неукротимый научный и общественный темперамент был притчей во языцех для всего города, а его политические и религиозные взгляды ставили в тупик и реформатов, и католиков, и либералов, и консерваторов. Я уже упомянул, что в Париже в 1880е годы он примыкал к левым республиканцам и разделял взгляды основателя и первого вождя этой партии Леона Гамбетты. Партия потом неуклонно откатывалась вправо, а он оставался на месте. Для нашей провинции эти взгляды считались слишком радикальными, несмотря на то, что выходцем из той же партии в те годы был президент Карно²⁵. Во времена дела Дрейфуса профессор Декарт был страстным дрейфусаром. В прошлом и сам жертва судебной предвзятости, он твердо верил в невиновность Дрейфуса и сумел перетянуть на эту сторону немало людей, хотя поначалу нажил множество врагов и едва не был уволен из лицея.