Русский Лондон - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Романюк cтр.№ 45

Могила у центральной аллеи, у головы могилы вертикальная стенка, на которой написано: «Nicholas Ogareff of Aksheno Penza Russia born 6^th Dec 1813 died 12^th June 1877».

Однако в 1966 г. прах Огарева потревожили – советская власть в погоне за собственной рекламой затеяла перетаскивать останки известных русских в свою страну. Прах Огарева выкопали, сожгли и перенесли в СССР, на московское Новодевичье кладбище. Помешать этому святотатству никто не мог – родственников уже не осталось…

Советские партчиновники хотели то же проделать и с останками Герцена, покоящимися в Ницце на городском кладбище, но тут уж вмешались потомки и не позволили переносить их.

Тогда-то и появилась еще одна надпись на могильной плите на кладбище в Гринвиче: « On Thursday 24^th February 1966 Nicholas Ogareff was exhumed and cremated after lying in state at the Embassy of the U.S.S.R. His remains were returned in honour to his native soil on Tuesday 1^st March 1966» («В четверг 24 февраля 1966 г. останки Николая Огарева были эксгумированы и кремированы после прощания в посольстве СССР. Прах его был торжественно возвращен на его родину во вторник 1 марта 1966 г.»).

По решению мэрии Гринвича после переноса праха Огарева памятник на месте могилы было решено реставрировать, сохранить и сделать вышеприведенную надпись.

Самолет с урной с прахом Огарева 1 марта 1966 г. приземлился в Москве, отсюда встречавшие проследовали в Дом культуры Московского университета на Моховую, где состоялась траурная церемония с речами, на следующий день перед памятниками Огареву и Герцену во дворе старого здания университета состоялся митинг, после которого урну перевезли на Новодевичье кладбище.

* * *

Конечно же, не миновала Лондон и такая спорная и неоднозначная личность в русской эмиграции, как Бакунин, неистовый анархист, с азартом участвовавший в любом выступлении против властей.

Казалось бы, ничего не предвещало его бурную деятельность – рожденный в добропорядочной, образованной, старинной дворянской семье, он поступил в военное училище, но вскоре вышел из него и решил посвятить себя наукам. С нетерпением и страстью окунулся в темные глубины немецкой философии, сблизился со студенческими московскими кружками, познакомился с Белинским, Станкевичем, Герценом, Огаревым.

Он уезжает за границу и там бросается в политику и публицистику, как выразился Герцен, «с головой нырнул во все тяжкие революционного моря» ^[151], участвует в восстаниях, его несколько раз арестовывают, приговаривают к смертной казни, заменяют пожизненным заключением, выдают России и сажают в крепость, а потом ссылают в Сибирь, откуда он через Японию и США бежит в Лондон и попадает в объятия Герцена и Огарева.

Бакунин появляется на Орсетт-терас (см. главу «Герцен») 27 декабря 1861 г., и, по рассказу Герцена, как только он «огляделся и учредился в Лондоне, т. е. перезнакомился со всеми поляками и русскими, которые были налицо, он принялся за дело. С страстью проповедования, агитации… пожалуй, демагогии, с беспрерывными усилиями учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать им огромное значение у Бакунина прибавляется готовность первому идти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять все последствия. Это натура героическая, оставленная историей не у дел. Он тратил свои силы иногда на вздор, так, как лев тратит шаги в клетке, все думая, что выйдет из нее… Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь, целые сутки. В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать – пять, десять, пятнадцать писем…» ^[152].

Он тогда же, по выражению Герцена, «запил свой революционный запой», начал склонять основателей «Колокола» к пропаганде тайной деятельности, к авантюризму и заговорам, чему основатели «Колокола» резко противились.

Бакунина сперва поселили в Лондоне в доме № 14 на Альфред-плейс, что в центре, совсем рядом с площадью Бедфорд и недалеко от центральной улицы Тоттенхэм корт роуд (14, Alfred St, Bedford Place); потом он переселился на улице Гроув-роуд, дом № 10 (10, Grove Terrace, Grove Road, St John’s Wood, NW), и, наконец, его последний адрес – дом № 10, улица Пэддингтон Грин (10, Paddington Green). Здесь, в окружении новой застройки, еще сохранилось несколько домов викторианского времени (№ 14–18), но дома под номером 10 уже нет. В небольшом скверике – памятник знаменитой английской актрисе Саре Сиддонс (1755–1831), изображенной в виде музы трагедии. Она похоронена около соседней церкви св. Марии.

Герцен рассказывает о домашнем быте Бакунина: «Он свято сохранил все привычки и обычаи родины, т. е. студентской жизни в Москве, – груды табаку лежали на столе вроде приготовленного фуража, зола сигар под бумагами и недопитыми стаканами чая… с утра дым столбом ходил по комнате от целого хора курильщиков, куривших точно взапуски, торопясь, задыхаясь, затягиваясь, словом, так, как курят одни русские и славяне».

Несмотря на все это, его домохозяйка миссис Уелч и служанка Грейс любили его: «В нем было что-то детское, беззлобное и простое, и это придавало ему необычайную прелесть и влекло к нему слабых и сильных».

Опять рассказывает Герцен: «Много раз наслаждался я с удивлением, сопровождавшимся некоторым ужасом и замешательством, хозяйской горничной Грейс, когда она глубокой ночью приносила пятую сахарницу сахару и горячую воду» в комнату необычного постояльца. Много времени после его отъезда рассказывали об этом странном и восхитительном русском и его не менее странных гостях.

Бакунин еще много лет участвовал в самых различных революционных предприятиях в Европе: тут и попытки устроить революции в Испании и Италии, организация подпольных тайных обществ «освобождения человечества», горячее сочувствие Парижской коммуне, участие в марксовом Интернационале, откуда его с позором изгоняют (Бакунин был первым революционером в Европе, который предостерегал против «диктатуры пролетариата», которую проповедовал Маркс и его последователи). Несмотря на постоянные неудачи и провалы, он не унимался почти до самой кончины в 1876 г. в Швейцарии.

* * *

Англия дала приют другому русскому изгнаннику. Владимир Сергеевич Печерин еще в юности воспринял идеи христианского равенства и свободы, и тогда еще у него проявились черты максимализма, которые доминировали в его характере всю жизнь.

В 1829–1831 гг. он учился в Петербургском университете, изучал классическую филологию, печатал и стихи, и прозу, и драматургические произведения, перед ним открывались перспективы научной и педагогической работы, он был блестящим лектором, но… Печерин отказался от карьеры. В 1836 г. он уехал в Берлин и уже не вернулся.

Владимир Сергеевич Печерин не мог проявить себя в николаевской России: он понимал, что «в тогдашней России, где невозможно было ни говорить, ни писать, ни мыслить, где даже высшего разряда умы чахли и неминуемо гибли под неминуемым гнетом» ^[153], жить ему было нельзя. С большими трудностями ему удалось вырваться из России, откуда вообще запрещалось выезжать за границу. Уже в старости он «с гордостью» писал: «Мне не в чем раскаиваться, нечего жалеть… я исполнил священный долг самосохранения, оставаться в России было бы равносильно самоубийству», в той России, живущей «лишь для того, чтобы копить деньги и откармливаться» ^[154]. Об этом времени с блеском написал Герцен: «Кругом глушь, молчание, все было безответно, бесчеловечно, безнадежно и притом чрезвычайно плоско, глупо и мелко. Взор, искавший сочувствие, встречал лакейскую угрозу или испуг, от него отворачивались или оскорбляли его. Печерин задыхался в этом неаполитанском гроте рабства, им овладел ужас, тоска, надобно было бежать, бежать во что бы ни стало из этой проклятой страны» ^[155].