Имаго - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Никитин cтр.№ 58

– Нет никакого западного, – ответил я, – нет восточного, северного или южного. Мы – одной крови, как сказал великий Балу. Зато сейчас, когда человек знает, что лучший друг может предать, как и жена, дети или родители, когда наверняка обворует начальник или любовница и так далее, и так далее, только в этом случае он застрахован от всяких разочарований и потрясений. Когда знает, что все вокруг – сволочи… то это уже не сволочи, а нормальное и неосуждаемое состояние человека, что предавать всех и вся – норма, тогда только можно медленно подниматься вверх. Именно вверх, потому что и так на самом дне… Ошибка коммунистов в том, что начинали строить коммунизм на слишком завышенном моральном фундаменте человека. Сейчас подобной ошибки допускать нельзя.

Я говорил все медленнее, утрясая и формулируя для себя, перехватил странные взгляды Лютового и Майданова. Даже Бабурин смотрит с открытым ртом, на его лице мучительное раздумье: принадлежит он к простому народу, как слесарь, или же к элите – как глава болельщиков «Спартака»?

Майданов сказал нерешительно:

– Погодите, погодите… Но ведь нельзя же перечеркивать, к примеру, целое направление художников-передвижников, что рисовали только простых людей! До них рисовали только героев, обычно библейских, потом – эллинских да римских! А вот они – только грузчиков да извозчиков…

Как ни был я погружен в свои думы, но заметил, что Майданов на диво податлив, а разговор умело поддерживает на том уровне, когда его достаточно легко попинать. Лютовой встал, подошел к ограде, долго всматривался в марсианскую панораму ночного города.

– Да, – обронил он, не поворачиваясь, – на этом был построен весь реализм, натурализм и прочие модные измы. Но теперь… хватит врать. Простонародье – всегда простонародье. Хоть в Средневековье, хоть сейчас. Просто изменились методы управления. Раньше надо было кнутом, а теперь достаточно телевидения или пары массовых газет. Простонародье можно натравить на любое учение, новшество, партию, его можно заставить сменить строй или поддерживать существующий…

Бабурин все вертел головой, что-то все говорят такое непонятное, наконец брякнул:

– Андрей Палиевич, а тот гад, что так с нашей Марьянкой…

Наступило неловкое молчание, мы все старательно избегали этой темы, особенно сам Майданов, а мы ему помогали, но Бабурин в самом деле – простой народ, даже очень простой, даже еще проще – болельщик, брякнул то, что у нас у всех, непростых, вертелось на языке.

Майданов сказал торопливо:

– Все уже улажено, все улажено!..

– Да?.. – удивился Бабурин. – Но я не тилигент, я ему еще козью морду сделаю. Так он в самом деле негра или прикидывается?

Мы с Лютовым старательно отводили взоры. Жаль, чаю нет, сейчас бы нашли даже о чем заговорить громко и убежденно.

– Да, – сказал Майданов с достоинством, – он негр!.. А что, вы будете доказывать, что негры… то есть американцы афроазиатского происхождения – люди второго сорта?

Бабурин открыл рот, явно стал бы доказывать, но Лютовой, то ли стараясь сгладить неприятный для Майданова разговор, то ли еще чего, вставил:

– Упаси Боже! Это негр уверен, что профессор Майданов – человек второго сорта. Просто мы очень любим Марьянку…

Майданов сказал сварливо:

– Спасибо. Ну так и не мешайте им. Этот Джон Блэк… он глубоко сожалеет! Он извинялся, понимаете?

Лютовой зыркнул в мою сторону. Нет, он не понимал. Он бы этого Блэка сразу к стенке. Еще до того, как тот изнасиловал Марьяну. Просто за то, что черномазый осмеливается кого-то останавливать на московских улицах, проверяет паспорта, пусть и в непосредственной близости от юсовского посольства, но все же это ему не там, а это здесь.

Я сказал примирительно:

– Вы уж извините, Андрей Палиевич, но все переменилось чересчур неожиданно. Я тоже за то, чтобы эту беду… ну, пусть не беду, а несчастье, небольшое несчастье, как-то сгладить, вообще постараться забыть… Просто уж очень круто! У них там это вообще не считается, может быть, преступлением, но что делать, Россия – все еще страна с наполовину старомодной моралью.

Майданов сказал почти просяще:

– Я вас понимаю, но и вы поймите… Кроме того, вынося приговор, нужно руководствоваться человеколюбием, осмотрительностью и милосердием.

– Ага, – сказал Лютовой, – осмотрительностью.

Майданов сказал нервно:

– На первом месте я поставил человеколюбие!

– Ах да, – протянул Лютовой, – негр ведь тоже человек…

Значит, милосердие, подумал я. То самое, которое возводят в добродетель либо из тщеславия, либо из страха. Ну, тщеславие ни при чем, мало чести профессору общаться с негром, что дослужился до сержанта, значит – глубоко упрятанный страх русского интеллигента перед грубой силой. Так глубоко, что Майданов не желает признаваться даже себе.

– Милосердие, – сказал Майданов нервно, – как известно, начинается у себя дома! Никакое милосердие не бывает чрезмерным…

Бабурин вклинился деловито:

– А что он принес?.. В смысле, бабки какие?

– Бабки? – переспросил Майданов растерянно. – Ах, вы о деньгах… При чем тут деньги? Да, он предлагал, никто у него не взял. Он не понял почему, такой уж у них уровень культуры, но деньги спрятал.

– Надо было брать, – заявил Бабурин. – Они ж до фига получают!.. Им за Россию платят, как за джунгли Вьетконга. А еще суточные, наградные, полевые… для них Москва – минированное поле. Эта негра получает за неделю больше, чем наши академики за год!

– Как вы можете такое говорить, – сказал Майданов с достоинством. – Как вы можете!.. Здесь все на другом уровне. Милосердие украшает сильного, значит, мы – сильнее.

Бабурин раскрыл рот, не понял, повернулся ко мне:

– А ты чё, Бравляга?

На балкон медленно вплыла с подносом в руках Анна Павловна. Лицо ее было слегка распухшее, словно после недавнего сна или долгого плача. Распухший нос она старательно запудрила. На подносе подрагивал чайник, чашки позвякивали, только розеточки с вареньем стояли как приклеенные.

Мы вчетвером принялись суетливо и бестолково перетаскивать на стол это все хозяйство, Анна Павловна поспешно разливала чай, явно мечтая поскорее уйти.

Я ответил тихо:

– Не знаю. Милосердие вроде бы хорошо, правильно, возвышенно… Но только жизнь – вот она, совсем другая. А в ней милосердие не только слабость, но и несправедливость, ибо поощряет гадов.

Майданов возразил нервно:

– Не нами сказано, что каждый акт милосердия – ступенька к небесам! Чтобы прощать, надо больше отваги, чем для наказания. Слабые думают только о мести, а не о прощении! Прощать могут те, кто сильнее.