– Вы замерзли?
– Еще нет. Я начну мерзнуть, когда вас не станет видно даже с башни. Жермон, у нас мало времени, даже если забыть «роскошную» Юлиану. Огарок дня, вечер и ночь – это меньше мгновенья. Вы хотели знать, какой была ваша сестра…
– Я? – растерялся Ариго. – Мы же просто выманивали госпожу Арамона, чтобы расспросить для Ойгена.
– Не сейчас, когда узнали о гибели Катарины, мне об этом рассказал Валентин… Вам повезло вовремя расстаться со столицей.
Повезло?!
– В Олларии я бы встретил вас раньше.
– Мы могли друг друга не узнать, то есть не понять, что ничего важнее с нами не случалось, и потом… Я принадлежала семье, мной, как и всеми нами, распоряжался отец. Его бы вы не поняли, Приддов вообще трудно понять. Почему вы взяли к себе Валентина?
Соблазн показаться лучше, чем на самом деле, был силен, однако Ариго удержался. Он не собирался лгать ей.
– Я подумал о себе, – признался генерал. – Каким я был, когда меня выкинули из гвардии. Арно, то есть младший Савиньяк, наскочил на Валентина, а получилось, что на меня. Я давно таскал генеральскую перевязь, у меня были титул и герб – мои, выслуженные, а я… все еще и сидел у Драконьего источника, не понимая, за что со мной так!
– Валентин отдавал себе отчет, что ему придется отвечать за нас всех.
– Говорю же, я думал о себе! Когда армия приняла Валентина, я почувствовал… Будто с меня тоже что-то смыли. Невидимое, но какое-то мерзкое.
– Я тоже билась в невидимом и мерзком… Помните? – Пальцы Ирэны сжались чуть сильнее. – Тут я подобрала ветку, которую вы у меня отняли. Я чувствовала, что вы навсегда, но боялась себе в этом признаться.
– Себе я признался сразу!
Улыбка в ответ, даже не улыбка – чуть дрогнули уголки губ, еще светлее стал взгляд. Какой солнечный день, а ведь с каких-нибудь дурней станется доказывать, что небо в тучах. Тучи, конечно, есть и бегут на юго-восток, к Аконе и дальше, к Олларии, только солнцу они не помеха.
– В небе что-то случилось?
– Ничего… Просто тучи уже выступили.
– Я помню, что скоро останусь со спящими цветниками и госпожой Арамона. Я ведь хотела о ней поговорить.
– Да?
– Да, потому что я по семейной привычке принялась искать змею. Придды не любят… не любили отпирать двери и не верили гостям, особенно нежданным. Госпожа Арамона явилась нежданной, значит, ее подослали.
– Ее и подослали, – засмеялся Ариго. – Арлетта хочет убедиться, что у нас все хорошо. Ну так пусть убеждается! Жаль, ты не с ней остаешься, мне было бы спокойней.
– Зато так спокойней мне – Савиньяки не любят бессмысленных потерь, и они на нашей стороне. Во всех смыслах, а вот госпожа Арамона многого не знает. О да, сюда ее отослала графиня Арлетта, но дело не во мне и не в вас, а в герцогине Ноймаринен. Наша гостья, вне всякого сомнения, очень неглупа, смела и порядочна.
– Ее сын тоже.
– Неудивительно, но госпожа Арамона при всех своих достоинствах вряд ли успела понять, что такое Двор. Она доверяет герцогу и наверняка будет доверять герцогине, но Георгии Оллар о некоторых вещах лучше не знать.
– О каких?
– Не представляю, я не бывала в Олларии несколько лет, к тому же тогда все было проще и очевидней. Дуэнье Айрис Окделл достались смерть Сильвестра, правление Манрика, его бегство и водворение пресловутого Альдо, но дело не в них, а в тех, кто так или иначе остался… Жермон, вы не думали, что будет потом?
– Придется брать Олларию.
– Ее возьмут, и повторится то, что было после проигрыша Алисы. Имена будут другими, но не фамилии и не игры.
– Нам бояться нечего.
– Я знаю. Боятся другие, а кто-то не боится, но хочет подняться к вершинам. Вы не знаете этих игр, а нас они почти погубили, я опять не о том… Я должна сказать о госпоже Арамона и о Катарине. Я почти год называла ее Катари, а наша мать вела юную графиню Ариго к алтарю. Это большая честь, но, сложись иначе, к алтарю могли бы вести меня. После мятежа Борна Дорак решил, что королева из дома Приддов не может не быть опасна. Второй раз я проиграла Леоне Салина, причем дважды. С Эпинэ и Ноймариненами.
– И прекрасно, – не выдержал Ариго. Ирэна кивнула, и ее стало просто невозможно не обнять. – Ты – моя жена, остальное забудь.
– Не могу. – Она не пыталась высвободиться, наоборот. – Я среди этого росла, правда, тогда я не знала вас.
– Хуже, что вас не знал я!
– Нет, Жермон, мы встретились вовремя. Граф Гирке, вы ведь узнали его уже под этим именем, был достаточно хорошим человеком, чтобы, умерев, сделать наш союз невозможным. Вы бы не позволили себе воспользоваться смертью соратника по Мельникову лугу.
– А… Разве я не воспользовался?
– Вы успели пожалеть о нем, как о товарище по оружию. Одном из многих. Когда вы поняли, что я вам нужна, между нами стояли лишь приличия.
– Они опять стоят. Почему мы говорим друг другу «ты» только ночью?
– И почему утром я прошу вас выйти? Когда-нибудь я научусь одеваться при вас.
– Если я перестреляю камеристок.
– Вы не сможете, я вышла замуж за очень доброго человека. Странно доброго, если знать, что с вами сделали. Почему вы не мстили?
– Кому, Ирэна? Я ничего не понимал, пока мне не написала Арлетта. Мать к этому времени была мертва. И Ги с Иорамом, и Катарина…
Белая поляна, черные стволы… Тропинка разделяется надвое. Можно вернуться, обогнуть поседевшие тростники или шагнуть в лабиринт. Он бы шагнул, но решать Ирэне.
– Кому мстить? – Рука Ирэны чуть напрягается, подталкивая к лабиринту. – Был Штанцлер и есть этот мэтр, но мстят не только виновным. Тот же Савиньяк за отца спрашивает отнюдь не с Борнов, и это далеко не самое страшное. Проэмперадор смертельно опасен, но он логичен: маршала Арно убил мятежник, что ж, за это ответят враги Талига, сколько бы их ни было! Другие за свои беды казнят тех, кто рядом. Как Габриэла…
– Рядом со мной не было никого.
– А Людвиг Ноймаринен? Вам никогда не хотелось, чтобы сын Первого маршала оказался в той же шкуре, что и вы?
– Закатные… Ирэна, зачем?! Людвиг – мой друг. – Ойген и Валентин теперь ближе, но это теперь. Когда опозоренный теньент вырывался из отцовского проклятия, их рядом не было.
– Вы умеете даже не забывать зло, отбрасывать. Мы с братом больше похожи на Проэмперадора… У Савиньяка есть близнец, они очень преданы друг другу?
– Как-то не думал, но Эмиль сейчас сам не свой – боится, что с Лионелем что-то случится. По самому Лионелю ни кошки не поймешь, разве что…
– Что?
– Как-то так выходит, что мы – я, Валентин, Райнштайнер, Савиньяки, не можем нормально фехтовать друг с другом. Мы все время угадываем, что сейчас сделает противник. Савиньяк, то есть Лионель, решил понять, что к чему, и резанул себе руку. Мы пили вино, рассуждали о всякой скучище, а он сидел на сундуке у красной портьеры и истекал кровью. Неуютно стало всем, но первым не выдержал Валентин.