Ворон и Голландка - читать онлайн книгу. Автор: Лаура Липман cтр.№ 19

Задняя дверь оказалась тоже заперта. Тесс вернулась в «Тойоту» и взяла стеклорез из старомодной корзины для пикника в багажнике. У нее было достаточно приспособлений, необходимых в ремесле, – пистолет, отмычка (с которой она управлялась далеко не виртуозно) и любимчик – маленький стеклорез. Она удалила кусок стекла, похвалив саму себя за аккуратность, дотянулась до ручки и отперла дверь.

Дом выглядел так, будто в нем никогда не жили. Хотя нет, он выглядел так, как если бы кто-то хотел, чтобы он выглядел, будто в нем никогда не жили. Это важное отличие. Мебель накрыта, посуда спрятана, мусорное ведро пусто, в старомодном холодильнике – ничего, кроме льда в контейнерах и на стенках. В чулане лишь пыльные консервные банки со свининой, фасолью и зеленой кукурузой. Но Тесс была уверена, что здесь жили, причем совсем недавно.

Она открыла шкафчик под раковиной, нашла там гаечный ключ и сняла трубу. За свою жизнь она уронила в слив столько серег, что уже давно научилась делать это быстро и эффективно. Там нашлось ожидаемое – несколько кусочков мякоти, смытых, сгнивших и отвратительно пахнущих, но свидетельствующих о том, что не так давно здесь кто-то был.

Тесс обошла все помещения небольшого домика в надежде найти еще какие-нибудь зацепки. Дома, в которых живут только по выходным, вообще странные: они стерильны, даже если их не готовят к сдаче в аренду. Где-то в потоке сознания всплыла строка из любимого рассказа: что-то о секретах летних домиков, которые не станет хранить ни один настоящий дом. Она не только не могла найти здесь следов Ворона, но даже не могла выяснить что-либо о хозяевах. Видимо, они богаты, раз владеют таким домом. Пусть он и далек от роскоши и напыщенности. Кажется печальным и одиноким, забытым и лишенным заботы.

Монаган вышла из дома, стерев отпечатки со всех поверхностей, к которым прикасалась, и забрав инструменты. Что же теперь? Она снова взглянула на открывшийся вид. Солнце садилось за холмы, тени становились фиолетовыми. В пурпурном свете в рощице она заметила навес, который вроде как превратили в домик у бассейна.

Она подошла к нему и потянула за ручку старой деревянной двери. Заело. Возможно, разбухла от многолетних сырости и жары. Дернула сильнее; дверь резко прянула, чуть не сбив ее с ног.

Что не удалось двери, сделал запах. Тесс упала на колени, подкошенная рвотным позывом. Внутри оказалось кое-что похлеще морковных очисток: разложившееся тело в новеньких джинсах и саржевой футболке, с зияющей дырой в груди и с напрочь снесенным лицом, точно кто-то хотел убить этого человека дважды.

Шериф держал у лица Тесс металлическую корзину для канцелярского мусора. За время, проведенное в его кабинете, ее тошнило уже третий раз, и вежливость шерифа иссякала на глазах, а под ней проступала жесткость его характера. Первые два раза, когда Тесс стало плохо, он помог ей выйти и проводил в женский туалет, оставив снаружи у двери секретаря. Но теперь всем этим деликатностям пришел конец.

– Это все? – спросил шериф Коларик.

– Наверное. Я сегодня мало ела.

– Да уж, нужно быть благодарным судьбе за маленькие радости.

Он думал, это будет смешно, но ожидаемого эффекта не получилось. Шериф был молод, лет тридцать пять или около того. Может, даже моложе. Блестящие черные волосы, более блестящие, чем обод его фуражки. Голубые глаза тоже казались слишком яркими. Среднего роста и телосложения, не похожий ни на один из канонических типов техасских шерифов, к которым Тесс приучила поп-культура – вроде пузатого деревенщины или Гэри Купера ^[78]. Лицо загорелое: солнце оставило свои следы даже в уголках глаз и рта. На переносице глубокая складка, будто полицейский слишком часто жмурился; пока Тесс находилась в кабинете, складка, казалось, стала еще глубже и шире.

– Расскажите мне еще раз, что привело вас в дом Барреттов, – произнес он тоном, который, похоже, искренне считал дружелюбным.

– Я же уже все рассказала. Я заблудилась и остановилась, чтобы спросить дорогу.

– Это что же вы, с самого Балтимора дорогу спрашивали? Представляю себе.

Он посмотрел на лицензию частного детектива, лежавшую на столе рядом с ее мобильным телефоном и вещами из кошелька, в том числе карточку «Нордстрома» ^[79] – относительно свежее звено в цепи, составляющей ее индивидуальность. Этой осенью Джеки убедила ее начать делать макияж, затащив в бутик «MAC» ^[80] и купив самую темную помаду, которая когда-либо была у Тесс. «Парамаунт». Она редко ей пользовалась, но всегда хотела знать, что та лежит в сумочке на случай, если вдруг понадобится как запасная. Маленький черный тюбик катался по столу шерифа. Эсски спала в углу, не впечатленная событиями этого дня, несмотря на то, что шериф грозился отвести ее в ближайший госпиталь и сделать рентген. Он рассказал Тесс, что люди часто провозят контрабанду в собаках. Монаган парировала, предположив, что для таких дел, наверное, используют более упитанных животных, а не таких, которым можно без труда пересчитать все ребра.

– Тереза Монаган, – произнес шериф. Он от души нажал на последний слог, но что-то в его улыбке подсказывало: он знает, где правильно делать ударение. – Что привело вас в наши края, мисс Монаган?

– Отпуск.

– Вы, должно быть, весьма успешны. Большинству тех, кто работает на себя, не удается устраивать себе отпуск. Уж я-то знаю. Сам когда-то вот так же.

Тесс сделала вид, будто этот факт ее очень заинтересовал, а он явно именно этого и ожидал. Что в Балтиморе, что в Бланко, и в барах, и за их пределами мужчины хотели говорить только о себе.

– Правда? И чем же вы занимались?

– Я основал компанию по разработке программного обеспечения, а потом продал ее за приличные деньги. Я миллионер, и не только на бумаге. Переехал сюда в надежде на спокойную жизнь, но она наскучила уже через полтора месяца, и я стал шерифом. Потратил сто тысяч долларов на свою кампанию и выиграл лишь потому, что предыдущий шериф умер за день до выборов. Это случилось шесть лет назад. Теперь меня здесь полюбили. В прошлый раз переизбрали шестьюдесятью процентами голосов.

Он склонился над столом ближе к Тесс и сложил руки, будто молится.

– Видите ли, меня полюбили за то, что я не терплю вранья от приезжих. Новообращенные, как вам известно, – самые яростные апологеты. Я новенький, и я ненавижу приезжих куда сильнее, чем те, чьи семьи поколениями живут в Хилл-Кантри.

Намек понят: с ним нельзя обходиться как с местным деревенщиной и не стоит даже думать задерживаться здесь надолго.