Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - читать онлайн книгу. Автор: Рэйвин Коннелл cтр.№ 102

Заключительные замечания относительно мироустройства, к которому может привести социальная теория гендера

Логически возможны две цели преобразования гендерных отношений: упразднение гендера и его воссоздание на новых основаниях.

Ставя перед собой первую цель, некоторые смельчаки предлагали упразднение воспроизводства человека половым путем. Так, Дэвид Фернбах в последней и весьма сложной версии этого подхода заходит столь далеко, что выдвигает такую идею: преодоление внутренней природы человека, модернизация нашей «палеолитической» системы воспроизводства будут эквивалентны преодолению внешней природы. Не говоря уже о сомнительной политике репродуктивных технологий, обсуждавшейся выше, этот подход, подобно воспеванию связи женщины с природой, который является его зеркальной версией, основан на непонимании того, как конструируется социальный мир гендера. Гендерный порядок не является и никогда не являлся биологическим феноменом. Он представляет собой конкретную историческую реакцию на репродуктивную биологию человека. Возможны и другие коллективные реакции. Попытка упразднить биологический пол (biological sex), разумеется, относится к их числу. Но она не приведет к освобождению от сил природы посредством ее преодоления, поскольку существующий гендерный порядок заключен не в природе. Она приведет к повальному искажению человеческого тела, которое, безусловно, снизит разнообразие человеческого опыта и с большой вероятностью усилит существующие властные структуры.

Если упразднение гендера представляется достойной целью, то оно должно быть направлено на упразднение гендера как социальной структуры. Согласно определению, данному в Главе 6, гендер связывает поля социальной практики с разделением ролей в сфере репродукции, делая их релевантными друг другу. Следовательно, его упразднение повлечет за собой нарушение связи между этими полями, которое, в свою очередь, приведет к игнорированию или отрицанию биологического различия и, разумеется, к отказу от его прославления. Различие между полами будет просто взаимодополнительностью функций при воспроизводстве, а не вселенским разделением или социальным предназначением. Оно не будет необходимо для структурирования эмоциональных взаимоотношений, так что категории гетеросексуального и гомосексуального станут несущественными. Оно не будет необходимо для структурирования характера, так что необходимость в маскулинности и фемининности тоже отпадет.

Такие перспективы вытекают из деконструкционистского крыла теории движения за освобождение геев, и в качестве конечной цели движения они выглядят более убедительно, чем в качестве актуальной стратегии. Большое достоинство такой программы – в том, что она направлена на устранение оснований гендерных неравенств. Тот способ, которым биологическое различие и сходство интегрированы в структуры социального неравенства, порождает наши дилеммы относительно природы, а не саму природу. Неравенство является основанием формирования интересов, порождающих практики, которые институционализируют разные формы несправедливости, защищающую их политику и оправдывающие их идеологии. Понятие освобождения (liberation) связано не столько со свободой в смысле отсутствия ограничений поведения личности, сколько с равенством.

И, как показывает множество фактов, упомянутых в этой книге, этого очень трудно добиться даже в узких социальных средах. Равенство – это абсолютное понятие. Оно не допускает никаких оговорок, какими бы благонамеренными они ни казались. Равенство было бы совершенно нереалистичным в качестве критерия оценки практики, если бы считалось, что полное равенство – это легко и быстро достижимое состояние. Аргументы в пользу стабильности личности, обозначенные в Части III, достаточны для того, чтобы ниспровергнуть любую идею общего демонтажа ^[42] системы как близкой и непосредственной цели. Однако сильное понятие равенства может быть бескомпромиссным практическим критерием, если оно принимается как направление движения, от которого нельзя отклоняться. Т. е. критерий равенства, прилагаемый ко всем практикам, состоит в том, что они приводят к большему равенству, чем то, которое было характерно для начальных условий практики, а у социальных агентов отсутствует намерение остановиться на какой-то стадии. В этом смысле деконструкция гендера – это реальная этическая программа. Критерием политической практики становится отделение некоторых новых сфер социальной практики от комплекса репродукции.

Стандартный аргумент против упразднения гендера, подобный традиционному аргументу против упразднения класса, звучит так: оно приведет к одинаковости. Без половых различий мы превратимся в серую массу, все будем ходить в одинаковых комбинезонах и носить одинаковую короткую стрижку. Этот аргумент, вероятно, эффективен как риторический прием, но как аналитика к делу не относится. Логическое следствие демонтажа гендера – бесконечное разнообразие. Неплохим обобщением этого понятия является рассуждение Маркузе о полиморфной перверсии в его книге «Эрос и цивилизация», хотя если демонтированы правила, то ничто нельзя определять ни как нормативное, ни как перверсное. Могут быть только полиморфный эротизм, или полиморфный труд, или полиморфные структуры принятия решений.

Таким образом, издержками упразднения гендера является не одинаковость, а утрата структур определенного типа. Оценка этого представления освобождения зависит от того, имеют ли гендерные структуры какую-то ценность. Что бы мы утратили, если бы их затянуло в воронку истории?

Следует отметить, что значительная часть нашей культурной энергии и красоты, впрочем, как и варварства, возникла благодаря гендерным отношениям и так или иначе с ними связана. Гендерно структурированная культура и, конкретно, сексистские переживания дали нам «Отелло», «Кольцо Нибелунга», портреты Рубенса и многое другое. Значительная часть тонкой ткани нашей повседневной жизни – ощущение своего тела, навыки ведения работы по дому, популярные песни и юмор – связана с гендером. Наш эротизм и наше воображение, по-видимому, и ограничиваются, и подпитываются гендером. Если мы полностью покончим со всем паттерном, то это сделает нашу жизнь существенно беднее, чем сейчас. В лучшем случае она будет настолько отлична от мира нашего опыта, что нельзя сказать, захотим ли мы жить такой жизнью.

Тем не менее ограничения, порождающие этот опыт, упомянутое богатство культуры также производят массовые неравенства, горький опыт угнетения, насилия и постоянной угрозы несчастий, которые служат основанием для критики гендера, обсуждавшейся в настоящей книге. В связи с этим встает вопрос: может ли культурная энергия быть отделена от структуры неравенства? И может ли гендер быть не упразднен, а воссоздан в недеструктивных формах?

Отсюда вытекает скорее переструктурирование, нежели разрушение. Это предполагает, что элементы гендерных порядков могут быть в каком-то смысле перемешаны. В пользу этой идеи, конечно, говорят исторические доводы из Части II, хотя вопрос, насколько далеко она может быть продвинута, остается открытым. Подобный процесс должен проходить на коллективном уровне и быть подобным тому, что Пиаже называет ассимиляцией в психологии интеллекта, при которой существующие материалы сексистской культуры схватываются и приспосабливаются для новых целей. Простым примером такого процесса, протекающего в небольшом масштабе, является восприятие девочками стиля панк (см. Главу 6). Пиаже определяет игру как практически чистую ассимиляцию, и можно сказать, что при этом происходит качественный рост нашей способности играть.