Чёрная сова - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 85

Он перестал есть, вдруг отставив сковородку, достал платок и аккуратно вытер рот.

— Ты мне вот что скажи: чего шаману надо было от тебя? Только честно.

— То, что и тебе, — прошептал Андрей. — Но это сначала...

— А потом?

— Потом картину просил, «Слияние» называется...

От столь долгого шёпота заныло в гортани.

— Картину? — изумился Жора. — На что ему картина?

— Не знаю...

Было заметно, это сильно озадачило однокашника, ввело в недоумение, поскольку он начал размышлять вслух:

— Если только её картины обладают какими-то свойствами... Медитировать собрался? Лечиться? Но ведь это же плацебо, слабое утешение. Картиной силу не вернёшь! — Репей опомнился, снял фуражку. — Эти беглецы говорят, что Мешков полностью утратил свою шаманскую силу. Оно и заметно: свита его распоясалась, жёны вообще с ума посходили. Раньше он всех в кулаке держал... Кстати, приехал в Кош-Агач и первым делом в райотдел, своими руками сдал старшую жену... Ну, как её?

— Дарута, — опять подсказал Терехов.

— Ишь ты, всех шаманских жён знаешь! — ухмыльнулся Жора. — Сдал эту Даруту с потрохами. Для него любовь двух жён как гром среди ясного неба. Он себе жён набрал, чтобы подпитываться энергией. Вот они и в самом деле шаманки. А тут ему вентиль перекрыли! Говорят, он всё время задавал вопрос: а кто из них любит меня? Не хилый вопрос многожёнца! Так что жди, следователи приедут.

Средняя жена его, Лагута, тоже показания дала, мол, шею тебе заштопала. Вот, наверное, довольная! Гарема больше нет. Единственной и неповторимой стала! Она, и правда, единственная здравомыслящая. У них даже совместный ребёнок...

Андрею только теперь пришло в голову, отчего Репьёв цветёт и пахнет, и отчего не спирт пьёт, а мясо ест: его соперник терпел одно поражение за другим! Можно сказать — в одночасье свергся с пьедестала, рухнул и стал не опасен.

— Да, кстати, ты здесь работы закончил? — спохватился он. — Тебя же перебазировать надо?

— Надо, — признался Терехов.

— Сейчас зацепим, перетащим... Ты со следователями разберись пока, уже на новом месте, а вечерком я подскочу.

Теперь даже от шёпота отдавалось в горле.

— Не хотел заявлять...

— Хотел не хотел, менты сами возбудили дело, — отрезал Жора. — Покушение на убийство, тяжкие телесные. А если ты голос потеряешь, Шаляпин?

— Дарута психически больная...

— Пусть прокуратура и разбирается! Вечерком ты свою кобылу мне дашь?

— Зачем?

У Репьёва все-таки оставалась совесть: когда врал, не смотрел в глаза, говорил в сторону.

— Вспышку над горами видел? Зарево? И дымный след?

— Видел...

— Ступень от ракеты упала. Приказали найти, солдат послал... Службу надо проверить.

И только сейчас до Терехова дошло: если Мешков потерял шаманскую силу, то нет на путях в чертоги его заклятий. Заклятий, в которые, несмотря ни на что верил Репьёв и много раз безуспешно пытался их преодолеть. Видимо, вздумал и на сей раз попытать счастье, самому отыскать бункер. Если это так, то в услугах однокашника он больше не нуждался.

Жора тут же и подтвердил его догадку:

— А тебе, Шаляпин, будет ещё особая благодарность и награда. Здорово ты тут накамлал! Правда, по горлу чиркнули, но шкура заживёт! Ты и в самом деле великий шаман!

И впервые за всё время искренне расхохотался.

Первой мыслью было: массаж груди ему пригрезился. Спали, прижавшись друг к другу, грелись и, хоть были в одежде, фантазия всё равно во сне разыгралась. Он достал из мешка свою руку и ощутил, что ладонь, точнее, заскорузлая от топора, рукояти руля и бензина кожа странным образом помнит эти прикосновения, которых никогда не было и не могло быть в реальности.

Терехов сел, потряс головой и, оглядевшись ещё раз, сообразил, что видит во тьме. Пусть не чётко, однако просматриваются очертания всех предметов, а в чуме холодрыга и даже печь не топится, нет отсветов, которые бы хоть как-то озаряли пространство. Он расстегнул спальник и, только сбросив его с плеч, спиной ощутил сквозняк и причину открывшихся способностей: клапаны входа оказались неплотно застёгнутыми, и сквозь косую щель у пола вместе с холодом сочился свет.

Лишь теперь он сообразил, что Алефтина вышла или опять поспешно выскочила из-за приступа тошноты и не заделала вход. Андрей прислушался и не уловил никаких звуков. Даже ветра не было и привычного шуршанья позёмки. Явно потеплело.

Он вскочил, набросил куртку — в чуме было прохладно — и начал растапливать печь, всё ещё востря слух. Попытка определить, сколько он спал, не увенчалась успехом, время растёрлось, расползлись его формы, как и очертания предметов. Он напрочь забыл, во сколько они легли, но если на улице серенькие охвостья последнего полярного света, то спал долго, ибо светает лишь в первом часу дня.

«Чудо отопительной техники» разжигалось плохо, из-за умеренной тяги происходили спонтанные выхлопы дыма, и только нагревшись, печка начинала работать. Пока Терехов с ней возился, не услышал, а почувствовал, что на один из алюминиевых шестов чума что-то упало сверху. Не очень грузное, будто ком снега с лиственницы, однако шест заметно дрогнул. А Терехов, когда устанавливал чум, как раз и обезопасился, чтобы в отдушину, куда выходит труба, ничего не валилось. На прежней стоянке не проследил — и в результате снег с деревьев то и дело летел в жилище, сшибаемый ветром. И если топилась печь, то он плавился и стекал ручьём на раскалённое железо, превращая чум в парную. Андрей завернул винт на дверце и, разодрав «липучки», выскочил наружу.

И сразу же увидел белую сову! Крупная, головастая и нахохлившаяся, она сидела на конце шеста, не обращая внимания на дым, и лупала большими круглыми и зрящими глазами. Она явно видела Терехова и не улетала! Скорее всего, никогда не встречалась с человеком, не боялась его, а горячая труба и вовсе её привлекала. Показалось, что она греется возле неё, поворачиваясь то одним боком, то другим.

Наблюдая за ней, Андрей сначала даже забыл, зачем вышел, и лишь спустя несколько минут стал озираться — Алефтины нигде не было. Серенький, блёклый рассвет не в силах был выдавить темень из леса и каменистых обрывов; он едва побелил заснеженные вершины дальних гор, кроны убелённых лиственниц и сову на чуме, а всё остальное на земле теряло форму и содержание. Отойди на десяток метров — и сам растворишься во мгле.

В тот момент Терехов ещё не встревожился, к тому же отвлекала любопытная и безбоязненная сова. Он вернулся в чум, чтобы одеться, и уже задней мыслью отметил, что на ночной пороше нет никаких следов, за исключением его собственных, ещё вчерашних, когда он валил сушняк и таскал чурки. Если бы спутница вышла на улицу несколько часов назад, следы бы всё равно остались, хотя бы на утоптанной площадке возле чума или на гусеничной дорожке снегохода. Их бы наполовину занесло снегом, но характерные отпечатки торбасов на плоской подошве всё равно бы остались. Дальше лежали целинные, нетронутые снега, глубиной уже около метра, и от всякого передвижения был бы не след — глубокая борозда, лоток. Единственные лыжи, что Терехов взял с собой, лежали привязанными к нарте.