Мендельсон. За пределами желания - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Ла Мур cтр.№ 83

— Он говорит, что ты самая великая певица, которую он когда-либо слышал. Перед тобой открыта блестящая карьера.

Она едва слушала его. Её глаза продолжали смотреть перед собой невидящим взором. Очевидно, для некоторых женщин ничто не имеет значения, кроме любви...

— Вот увидишь, милая, всё будет хорошо, — сказал он, чтобы нарушить молчание.

Мария не обратила внимания на его слова и теснее прижалась к нему.

— Обними меня крепче, — попросила она тихим, испуганным голосом.

В ту ночь она отдавалась страсти с отчаянием, словно надеялась умереть от неё.

Последние три дня недели были для Марии медленным, но неослабевающим мучением. Она не могла покинуть Феликса даже на минуту. Каждый час становился ещё одним шагом к какой-то внутренней виселице.

Вечером последнего дня она пела в опере, но вернулась в отель сразу после спектакля, ещё в гриме.

— Ты рано пришла, — не спеша проговорил он, когда она вошла в комнату.

— Я приходить быстро, чтобы могла быть с тобой.

Она села на краешек кровати и, прижавшись к нему, провела рукой по его волосам, глядя на него так, словно хотела убедить себя в том, что он ещё не уехал. Некоторое время они молчали. Приближение момента расставания придало их молчанию новый оттенок покорности судьбе, который только усиливал боль.

С нежным изумлением он рассматривал её сильно накрашенное лицо с мазками красной краски на щеках и нарисованные углём линии вокруг глаз.

— Знаю, — произнесла она со слабой улыбкой, — я сейчас сниму его.

Она собиралась встать, но он удержал её:

— Не уходи. Ты знаешь, что я никогда не видел тебя в гриме?

— Я выглядеть безобразной.

— Неправда. Ты никогда не можешь выглядеть безобразной. Во всяком случае, для меня.

Его слова перешли в медленную улыбку. Он чувствовал её глаза, остановившиеся на нём с лаской и мукой, и знал, что в её уме тикали часы. Чтобы отвлечь её от грустных мыслей, он спросил:

— Сколько у тебя сегодня было вызовов?

Это была одна из их шуток. Несколько дней назад, когда казалось, что неделя никогда не кончится, Мария похвасталась, что после спектакля имела двенадцать вызовов на бис в партии Норины в «Доне Паскуале». Посмеиваясь над ней, Феликс проинформировал её о том, что Женни Линд однажды получила четырнадцать. Его замечание спровоцировало взрыв профессиональной ревности, достигшей кульминации в драматическом хвастовстве, что когда-нибудь она побьёт рекорд знаменитой шведской сопрано.

Но сегодня вечером она не вспылила, лишь печально покачала головой:

— Сегодня нет вызовов на бис.

И с запинками рассказала ему, что убежала из театра, как только опустился занавес.

— Чтобы я быть с тобой, потому что ты скоро уезжать.

Феликс не мог вынести звука её голоса и вида её несчастных глаз. Он отвернулся, и они долго молчали. И снова в ту ночь страсть дала им убежище от мыслей и милосердное забвение в сне.

На следующий день они в последний раз поехали в Вогельвизские леса в закрытой коляске, сплетя пальцы под пледом. Был сырой ноябрьский день с моросящим дождём и порывистым ветром, сметавшим мёртвые листья с земли и посылавшим их порхать в воздухе наподобие красновато-коричневых бабочек.

И вот настал понедельник, последний день. С утра лил дождь, и они не выходили на улицу. Ромола тайком принесла им поесть. Пришёл вечер, и Феликс зажёг свечи на ночном столике. Сквозь опущенные шторы проникал приглушённый стук дождя. В комнате было тихо и темно, за исключением полоски мягкого жёлтого света на верхней части кровати.

Они смотрели друг на друга в молчании, положив головы на одну подушку. Он видел, как две слезы выкатились из её глаз, и она не попыталась их вытереть. Одна упала на подушку, другая поползла по щеке.

— Завтра в этот час ты ужинать со своей хорошей женой, — проговорила она едва слышно.

Пришло время сказать ей правду.

— У меня больше нет жены, Мария, — прошептал он так тихо, что она едва уловила его слова. — Она бросила меня. Мне не надо уезжать.

Она была уверена, что он лжёт, но ложь была слишком сладкой, чтобы ей сопротивляться. Мгновенье она смотрела на него в экстазе облегчения, смешанного с невыразимым страхом. В её лице произошла перемена, которую он никогда не забудет. Черты лица, казалось, менялись у него на глазах. Губы начали дрожать. Ранние христиане, которые отрекались от своей веры при виде погребального костра и послушно плевали на распятие, должно быть, выглядели вроде неё.

— Ты говоришь правду, si? — спросила она дрожащим голосом.

Феликс почувствовал, что Мария уже поддалась искушению, но нуждалась в его помощи, чтобы заглушить сомнения. Он быстро помог ей.

— Она сказала, чтобы я ушёл. — Феликс поймал вспышку благодарности, уже являвшуюся признанием её соучастия. — Она даже кричала на меня.

— Почему?

— Потому что она меня больше не любит.

Они говорили шёпотом, как двое заговорщиков, придумывающие извинения, в которые ни один из них не верит.

— Может быть, это ты бросать её, si?

Его ответ последовал быстро и без колебаний:

— Она устала от меня, она не хотела больше, чтобы я был рядом с ней.

Этого было достаточно. Если Сесиль больше не хотела его, тогда всё в порядке, и они могут продолжать любить друг друга, не так ли?..

Итак, любовники не расстались, но их отношения изменились. Они знали, что живут во лжи, а ложь может отравлять любовь. Сначала из их общения исчез смех. Затем то поклонение, которое они раньше испытывали друг к другу: он — за её искренность и честность, экстравагантную щедрость, причудливую набожность, она — за его социальное и интеллектуальное превосходство. Теперь это было утрачено. Поклонение сменилось равенством — равенством сообщников.

Перестав уважать Феликса, Мария быстро исключила из речи и поведения те манеры хорошо воспитанной леди, которых всегда придерживалась в его присутствии. Она начала открыто курить. Она курила не в качестве вызова условностям, как Жорж Санд, а чувственно, потому что ей нравился вкус табака, пощипывание дыма в ноздрях. Его шокировало то, как она бесцельно бродила по комнате в мятом махровом халате с коричневой сигаркой, свисающей изо рта. Он мягко попытался убедить её, что курение может повредить её голосу. Она пожала плечами и сказала, что ей всё равно. Её речь, раньше бывшая колоритной, очень быстро сделалась просто вульгарной. Она стала обращаться с Ромолой с обычной грубостью или добродушной непристойностью людей, для которых брань давно утратила и ядовитость и оскорбительность. Феликс открыл новую Марию — существо неряшливое и по-византийски апатичное.