— Привет, — ответила я, словно наша встреча само собой разумеющееся.
— Мне понравилось, как ты танцуешь.
Сердце мое подпрыгнуло, но, кажется, она меня не дразнит.
— Наверное, я выглядела полной идиоткой, — пробормотала я.
И тут до меня доходит, что я до сих пор как полная идиотка — в розовой пижамке с мишками и старой куртке Джона. А она в черной футболке — такая небрежно-стильная! На руках все те же маленькие черные перчатки. Помню, мама ее была одета точно так же.
— А где твоя мама? — спросила я.
— Со мной, здесь, спит.
— Спит здесь? Это как?
Она кивком показала за стену:
— Прямо здесь!
— Твоя мама спит прямо на тротуаре?
— Ага.
— Она себя хорошо чувствует?
— Кажется, да.
Она посмотрела вниз и чуть не поскользнулась:
— Ой! Подожди секундочку.
Девочка изо всех сил подтянулась, изловчилась и наконец забросила одну ногу на стену.
— Осторожней! Упадешь!
— Нет, не бойся, я сейчас! — Она поставил ногу поудобней, снова изогнулась, подняла ногу и через мгновенье с гордым видом сидела верхом на стене.
— Как это у тебя получилось? Как ты умудрилась забраться по стене?
— Я хорошо умею лазать. И еще тут полно уступов, есть за что зацепиться. Хочешь, я спрыгну прямо к тебе?
— Ну…
— Я бы зашла в ворота, но они закрыты, и вдобавок еще, кажется, кодовый замок, да?
— Да, наверное.
— Как же к тебе приходят твои друзья, если хотят позвать тебя гулять?
— Они ко мне домой не приходят. Сначала моя мама и другая мама договариваются о встрече по телефону, — неловко объяснила я, не желая открывать, что у меня и друзей-то нет.
— Ну хорошо, вот я пришла к тебе в гости. Можно мне войти?
Я знаю, что лучше бы ее не пускать. Мама точно будет в ярости. Она все время твердит папе, что надо усилить охрану. Хотела сделать стену еще выше и сверху положить битое стекло, но тут жители Робин-хилла выступили против и сказали, что тогда стена будет портить вид. Мама рассвирепела, обозвала соседок сворой скандалисток, везде сующих свой нос и не желающих понять, что нам нужна усиленная охрана. Конечно! У них мужья скучнючие старики-управленцы, а не рок-звезды, знаменитые на весь мир. К нам не только воры могут ворваться! А если детей украдут и потребуют выкуп?
Но эта девочка с хвостиком совсем не похожа на воровку или похитительницу детей. Какое странное чувство: я ее совсем не знаю, а все равно не стесняюсь рядом с ней. Такое чувство, будто что я ни скажу, она не будет смеяться, или крутить пальцем у виска, или говорить, что я какая-то странная.
— Да, конечно, спускайся, только осторожно. Сейчас, постой…
Я сняла куртку, свернула ее и положила под стену:
— Так будет мягче. Или хочешь, я тебя поймаю.
— Не надо, а то собью! Куртки хватит. Смотри!
И она прыгнула точно и изящно прямо на куртку: приземлилась, согнув колени, потом выпрямилась и раскинула руки в стороны, совсем как гимнастка.
— Моя очередь аплодировать, — сказала я и захлопала.
— Надеюсь, не сильно испачкала твою куртку, — и она подняла куртку с земли, отряхивая ее.
— Это не моя. Это Джона.
— Кто это?
— Смотрит за садом в основном, — я смутилась.
— Ну да. Стал бы Дэнни Килман сам там работать.
— А ты… тебе он очень нравится, да? Ты была вчера на премьере фильма.
Она помолчала.
— Все… очень сложно, — сказала она как взрослая, хотя явно смутилась.
— Понятно. А я вчера чуть не влюбилась в Дейви из «Милки Стар». Он такой хорошенький!
— Да, мне он тоже страшно понравился. Он с нами вчера даже пообщался.
— Да ты что?!
— Честное слово.
Она посмотрела на деревья возле дома:
— У тебя самый большой сад на всем белом свете, Солнце!
— Откуда ты знаешь мое имя? — спросила я, покраснев.
Она засмеялась:
— Ну ты даешь, твои фотографии есть во всех журналах о звездах!
— Я их терпеть не могу. Ну, то есть да, там мои мама и папа, и это понятно, они же знамениты на весь мир, но мне там делать нечего.
— Ты ведь тоже звезда! Я тебя совсем не понимаю. Ты всегда прекрасно получаешься. У тебя такая красивая одежда. Мне ужасно нравятся твои красные туфли и еще коротенькая черная кожаная курточка. Тебе так повезло!
Кажется, она ни капли не дразнится. Черная куртка мне уже маловата и жмет в подмышках. А эта девочка высокая, как я, но гораздо тоньше. Наверное, ей эта куртка будет в самый раз. Может, отдать? А вдруг она сочтет это за грубость и решит, что я веду себя надменно? А вдруг она обидится?
— Хотела бы такую же куртку? — осторожно спросила я.
— Что за глупые вопросы! — вскликнула она, при этом широко улыбнувшись.
— Ну тогда…
Но она меня перебила, и я тут же забыла о куртке.
— Я просто обожаю твою фотку, где ты совсем еще маленькая и играешь с отцом на пляже. Помнишь?
Я покачала головой.
— А ту, где ты играешь с кукольным домиком, когда Конфетка только-только родилась? Ее ты помнишь?
— Да.
— У тебя такой красивый домик, бело-розовый. Ты его уже Конфетке отдала?
Я промолчала.
— Нет, у нее своих игрушек полно.
— Он до сих пор у тебя в комнате?
— Да, в шкафу.
— Ох, какой же у тебя тогда огромный шкаф! Ты, наверное, иногда забираешься туда, когда никого нет дома, и играешь там, да? Я бы точно так делала.
Я кивнула, потому что она точно не будет надо мной смеяться. Я хочу позвать ее к себе, в свою комнату, показать ей Город-Гардероб. Уверена, ей понравится. Я бы познакомила ее с миссис Пушихой и всеми ее друзьями, мы бы вместе навели порядок в кукольном домике, потом пошли бы в торговый центр, заглянули бы на ферму, мы вместе, мы с моей подругой…
— Как тебя зовут? — спросила я.
Она помолчала, закусив нижнюю губу.
— Только не смейся, — ответила она.
— И не подумаю. Ты же не смеешься надо мной. А Солнце — ужасно дурацкое имя.
— Меня зовут Доля. Доля Уильямс.
— Очень… очень красивое имя. — Сначала я не поняла, а потом уточнила: — В одной из песен папа поет про сладкую долю.
— Да, «сладкая ты моя дооооля!», — протянула она.