Безмятежные годы (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Вера Новицкая cтр.№ 97

– Что ты, Шурка, простудилась? Смотри, ты совершенно без голоса. Ай-ай-ай! Как же теперь со спектаклем будет? – с искренним огорчением восклицаю я, видя, что горло у нее обвязано, а ее всегда зычный, как звук иерихонской трубы, потрясающий классные стены голос сменился совершенно беззвучным шепотом.

Но сама Тишалова, видимо, вовсе не унывает, ее татарская физиономия сияет, чуть не все тридцать два ослепительных зуба выставились наружу.

– Ничего, пройдет, пойдем-ка пить в умывальную.

К великому моему удивлению, здесь голос ее сразу приобретает дарованную ему природой мощь.

– Понимаешь, это для Антошки. Геометрии – ни-ни; хоть шатром покати, – указывает она на свою голову, – пусто!

– Батюшки, матушки, дедушки, бабушки! – вопит перед математикой несчастная Лизавета. – Выручайте, ведь вызовет, как

Бог свят, вызовет! Загубит, душегуб, мою жизнь девичью. Я бы сегодня совсем не пришла, да надо непременно по физике поправиться, а то уж Николай Константинович коситься начинает. Даже шкаф на ключ заперт, невозможно спрятаться; ей-Богу, влезла бы. За доску, что ли, пристроиться?

– А ноги-то как же, отрезать?

– Ах, да, ноги!.. Боже, Боже, и зачем ты дал мне эти ноги! – горестно вздыхает она.

Вдруг ее круглая физиономия радостно просияла:

– Ура! И ноги пристрою.

В одно мгновение всегда имеющиеся в каждом классе два запасных стула поставлены между доской и стенкой, на один водружается увесистая особа Ермолаши, на другой вытягиваются ее основательные ноги.

– Посмотрите, Христа ради, ничего не видно? – молит она.

Край доски, на ее счастье, спускается чуть-чуть ниже сидения стула, виднеются лишь восемь венских ножек, но в этом ничего особенно предосудительного нет.

– Ничего не видно, – успокаивает ее Пыльнева, – только если ты не перестанешь так сопеть, то будет слишком много слышно.

Всегда посапывающая Лиза в минуты повышенной душевной или умственной деятельности значительно усиливает и ускоряет темп своей мелодии.

– Тише, тише, идет! – несется с разных сторон.

– Смотри, не вздумай смеяться, кашлять или чихать, – назидательно поучает Ира невидимку Ермолаеву.

Все проходит благополучно, без всяких подозрений и разоблачений.

– Ну что, не сопела? – по миновании опасности вопрошает Лиза. – И зачем ты только сказала мне не смеяться, не чихать и не кашлять? – обращается она к Ире. – Понимаешь, во-первых, я в ту же секунду чуть не фыркнула, а потом все сижу и думаю: только бы не чихнуть, только бы не чихнуть! Кашля я не боюсь, – никогда не кашляю, а чихать, ведь вы знаете, как начну – и поехала: восемь, десять, двенадцать раз. А тут, чувствую, щекочет в носу, да и баста, вот-вот разражусь. Ничего, пронесло, а тут и охота пропала.

Шурка не ошиблась в расчете: Антоша, действительно, вызвал ее. Она беззвучно побеседовала с ним со своей четвертой скамейки. Будучи приглашена к кафедре для более подробных объяснений, она выразила готовность хоть сейчас отвечать, но только: «совсем шепотом», так как у нее «совершенно опухши горло». Антоша, вообще туговатый на ухо, раз десять «чтокал», пока между ними происходила эта беззвучная беседа, и отложил до другого раза удовольствие продолжать ее еще и у доски.

Шурка в восторге; веселье ее, по обыкновению, требует ка-кого-нибудь наружного проявления.

– Молодчина Шурка Тишалова! – забыв про свое безголосье, громко восхваляет перед Пыльневой она самое себя в коридоре после урока.

Не замеченная ею Клеопатра Михайловна, тоже вышедшая из класса, с удивлением поворачивает голову на этот возглас. Шурка не видит ее, но Пыльнева внушительным движением левого локтя предупреждает о грозящей опасности, затем, облекшись в свой святой вид, обращается к классной даме:

– Скажите, Клеопатра Михайловна, ведь, правда, я сейчас крикнула: «Молодец Шурка Тишалова!» точь-в-точь так, как она сама сделала бы это, если бы ей пришла дикая фантазия звать себя? Правда, замечательно похоже?

– Разве это не Тишалова кричала?

– Да нет, она же совсем без голоса. И я всякого могу изобразить на пари. Ну, видишь? А ты говорила: не похоже, – уже к Шуре обращается она и, продолжая якобы что-то доказывать ей, поспешно стремится в другую сторону, точно опасаясь, что Клеопатра предложит ей впрямь явить свое искусство и изобразить кого-нибудь еще.

До урока немецкого языка Шурины восторги еще не успели улечься. Андрей Карлович собирается писать нам на доске выдержки из литературы. Вооружившись губкой, Шура безгласно, но усердно, даже с некоторым наслаждением, стирает многоугольники и трапеции, которыми испещрена вся доска. Окончив работу, она бросает взор на повернутую к ней спину и босую головку Андрея Карловича. Под влиянием неодолимого искушения приставляет она на некотором расстоянии от нее свои растопыренные в виде рожек, второй и третий пальцы. Картина получается уморительная: круглая, лысенькая голова Андрея Карловича с парой все время движущихся рожек, при серьезном, даже сосредоточенном в эту минуту выражении лица, и вся красная, широкоскулая, искрящаяся весельем мордашка Тишаловой.

Невозможно удержаться от смеха. Представление длится всего минуту, но на него успела подойти Клеопатра Михайловна. С заломанными руками, с открытым ртом, вся ужас и негодование, застыла она по ту сторону стеклянной двери. Она безмолвно входит, садится на свое место, но потом Шурке преподносит соответствующее внушение:

– Андрею Карловичу!.. Такому почтенному, пожилому!.. И вдруг!.. И кто же? Первый, выпускной класс!..

Красноречие убито негодованием, она много не распространяется.

– Я нечаянно, в самом деле, совсем нечаянно взяла да и приставила рожки, – делая соответствующий жест пальцами, шепчет Шурка. – Право, я очень люблю и уважаю Андрея Карловича, он такой миленький, толстенький…

– Что за выражения про инспектора! – останавливает ее Клепа.

– Да правда, я совсем над ним посмеяться не думала, я готова просить прощения… Если хотите, я пойду извинюсь, Клеопатра Михайловна: «Извините, мол, многоуважаемый Андрей Карлович, что я вам рожки поставила»… Только, не знаю, удобно ли так извиняться?

А я-то осенью говорила, что наши ученицы приобрели за лето солидный вид! Ой, кажется, давно уже пора мне отказаться от своих слов!..

Несколько дней назад Петр Николаевич отправился, наконец, в свою командировку. «Овдовев», Люба находится в унылом настроении. Хотя поехал он в Одессу, докуда одной езды двое суток, а следовательно, до получения весточки из нее требуется не менее четырех дней, но уже на второй Люба негодовала и сокрушалась, почему все еще нет письма; сегодня же вид у нее совсем мрачный.

Господи, все романы, романы и романы! Одна я не у дел. Я убеждена, что так и всегда будет, потому что мне решительно никто не нравится, то есть настолько, чтобы влюбиться, а милых, симпатичных людей, конечно, много. Но когда видишь, сознаешь, что есть действительно большие, особенные люди, то обыкновенные хорошие кажутся такими серенькими, тусклыми…