Но старику не верится, что босоногая девочка, сказавшая ему пароль, действительно посланец партизан. Скрывшись за занавеской, он шепчется с женой.
– Она еще не ушла?
– Нет. Сидит на лавке, ногами болтает.
– Ничего. Поболтает и уйдет. Тут ошибиться нельзя – дело серьезное. Промахнешься – пропал.
Щеки у девочки горят от стыда и досады, но она не собирается уходить. От скуки она начинает рыться в ящике со слесарными инструментами. Такой точно ящик был у ее отца.
Вот этот маленький легкий напильник, который, как бархат, доводит работу до блеска, папа называл «бархатным». А это рашпиль – напильник погрубее.
– Где же у вас штангенциркуль? – спрашивает девочка.
Старик выходит из-за занавески. Он сконфуженно кашляет. Потеплели его строгие глаза.
– Ты откуда такое слово знаешь: «штанген»?
– У меня папа был слесарь.
– Голубушка! Чего же ты сразу мне не сказала, что ты наша, рабочая косточка, слесарева дочь!..
Нужно разведать расположение орудий в деревне Могильное. И девочка идет туда вместе со своими подружками.
Девочка стучится в незнакомую дверь:
– Тетенька! Мы сироты, беженцы… Пустите переночевать.
Хозяйка пожалела, пустила.
Вечером «сиротки» играют в салки с хозяйскими детьми. И девочка все норовит прошмыгнуть мимо замаскированных орудий.
– Тю-тю! – сердито кричит немецкий часовой.
– Тю-тю! – весело отвечает ему хитрая девочка.
И часовой отворачивается: какой с дурочки спрос. А ведь девочка нарочно прикинулась дурочкой, чтобы выведать то, что нужно для партизан.
Нужно разведать, какие немецкие части двинутся по большаку Идрица – Пустошка. И девочка нанимается в няньки в деревню Луги, которая стоит на большаке.
Хозяин Антон Кравцов очень доволен девочкой. Всем хвастается, что нянька попалась культурная, ученая: и песни поет, и сказки знает, и носит гулять ребенка в поле, где воздух здоровей.
Но если бы видел Антон, что делает в поле его малыш!
Ребенок жует стебли, ползает на четвереньках по траве. Лицо у него пегое от грязи и слюней. Малыш пищит: его спину щекочет забравшийся под рубашонку жук.
Ученая нянька ничего не замечает. Лежа на животе, она зарисовывает оленей, медведей, тигров – опознавательные знаки немецких машин.
– Играй, деточка! – не глядя на малыша, бормочет нянька. – Будь умница, играй сам.
Не прошло недели, и нянька пропала. Напрасно по всей деревне ищет ее Антон. Сизые от пыли нянькины пятки уже мелькают по проселочной дороге. Надо скорей доставить партизанам разрисованный знаками листок.
Листок одобрен, и девочку посылают наблюдать за другой дорогой. Она целый день сидит одна в засаде в лесу. Губы ее запеклись, во рту пересохло – нигде поблизости нет воды.
И вдруг девочка видит еще не успевшую высохнуть лужу. В луже плавает бурый березовый листок. На грязи следы чьих-то лапок. Может, заяц приходил сюда на водопой.
Встав на колени, девочка пьет из заячьей лужи. Ей даже кажется вкусной эта вода.
И снова идут по дороге маленькие ноги, загрубевшие от частой ходьбы босиком.
Вот ночь застигает в пути трех подружек. Они возвращаются из дальней разведки. Дорога грязная, вязкая. У девочек уже нет сил.
Лара скользит и падает. О Лару спотыкается Фрося, о Фросю – Рая. Им так хочется спать, что они засыпают здесь же, на дороге, как котята, сбившись в клубок.
На рассвете Лару будит холод. Она пробует встать и не может: что-то ее держит. Ночью ударил заморозок, и мокрое платье оледенело, примерзло к земле.
Очень часто девочке бывает трудно. Очень часто страшно. Но она не жалуется: она всегда бодра и весела.
Но один раз она заплакала. Лара и дядя Ваня Сморыга были проводниками отряда Козлова, который уничтожил засевший в чернецовской школе немецкий гарнизон.
Бой был уже окончен. Пятьдесят фашистов убито. Полицаи сдались в плен.
Отряд покидает Чернецово. Но хозяйственный дядя Ваня хочет еще раз осмотреть школу: не остался ли там какой-нибудь ценный трофей.
Надо торопиться: на школьном чердаке пожар. Дядя Ваня заглядывает в коридор. На полу пустые гильзы, осколки оконных стекол. У окна школьная парта. Она служила немцам заслоном в бою. А сейчас за партой, словно школьница, сидит девочка.
– Лариса! Только тебя здесь в пожар не хватало. А ну, марш отсюдова, не то сгоришь!
Девочка ни с места; схватив Лару за плечи, старик чуть ли не силком вытаскивает ее во двор.
Черный свистящий дым валит из чердачного окна. Огненной мошкарой носятся искры. В отблеске зарева видно, что лицо девочки мокро от слез.
– Батюшки! Может, тебя ранили? Такая боевая девчонка и вдруг ревет.
– Это от дыма… – Лара вытерла глаза.
Потом они долго шли по дороге. Лара сказала:
– Я вас очень прошу: ничего не рассказывайте в бригаде. Особенно я не хочу, чтобы Мишка знал. Мы с ним всегда цапаемся.
Может, они бы не цапались, если бы Лара знала Мишку поближе. Но его историю ей никто не рассказал.
После смерти отца Мишка жил с матерью в Калинине. Летом его отправили в деревню к дедушке и бабушке. Тут и застигла мальчика война.
Зимой дед ушел в партизаны. Бабушка с внуком хозяйствовали еще год.
Мишке часто вспоминались городские булки, за которыми он бегал в магазин.
Булки были теплые, и теплым было мамино слово: «Спасибо, родной!»
А в деревне он и хворост рубил, и воду носил, и грядки копал. Мозоли натер, когда пробовал косить. И все равно бабушка его не хвалила.
Сперва Мишка на нее обижался, потом перестал. Ведь это деревенская бабушка. А деревенских мозолями не удивишь. И все же Мишка надеялся, что когда-нибудь и она его похвалит.
Деревня бедствовала без соли. Соль можно было достать только на рынке в Пустошке, выменяв на какое-нибудь барахло.
Бабушка дала внуку узелок, и с двумя попутчицами по скрипучей зимней дороге Мишка пошел в Пустошку пешком.
Вернулся он на шестой день.
Карман его полушубка оттягивал маленький, но тяжелый, туго набитый мешочек. Когда Мишка его щупал, в мешочке скрипело. И мальчик самодовольно улыбался. Уж теперь бабушка его похвалит: он принес домой соль.
Мишка толкнул плечом калитку, но она не поддавалась: ее не пускал сугроб.
Все дорожки на бабушкиной усадьбе занесло снегом. Как будто Мишка пришел в поле, а не домой. Потому что только в поле бывает такой чистый, никем не потоптанный снег.
И мальчику стало страшно от этой нежилой, нетронутой белизны. Если на снегу нет следов, значит, из дома никто не выходил?