— Вы режете меня без ножа, — простонал папа. — Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.
— Я буду аккуратно! Вот увидите! — просился Василий Васильевич.
— У нас тут что?! — взревел папа. — Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь…
— Не надо ужин, — заартачилась мама. — Столько возни!
— Можно же сосиски! — прошептал папа. — Люся! Люся! — воскликнул он. — Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?
Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.
— Ты мой, — сказала она, — самый лучший, любимый, единственный Миша!
— А он? — грозно спросил папа.
— А он наш единственный Вася!..
— Я умоляю вас, станьте моей семьей, — подхватил Василий Васильевич. — Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!..
— Возьмем его! — мы с мамой закричали. — Возьмем! — И заплакали.
— Ну ладно, ладно, — сказал папа, — ладно, только не плачьте!
Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели один раз в день, но очень плотно и на ночь.
По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.
— А вот и котлеты! — завидев ее, говорил Василий Васильевич.
— Редкий зять, — радовалась бабушка, — так любит свою тещу, как мои Вася и Миша.
Спали они со мной в детской — валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.
А как они дружно ходили в магазин!
— Давай мы понесем, — кричали они маме, — все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?
— Чтобы их любить! — отвечала мама.
— Нет! — кричали они на всю улицу. — Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.
Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.
— Только через мой труп! — сказал папа. — Будет художником — будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда…
Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу.
— Михаил, — недовольно сказал он. — Вы брыкаетесь.
— Тысяча извинений, — забормотал папа. — Мне снилось, что я тону.
За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.
— Василий Васильевич! — сказал папа. — Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?
— Я там нужнее, — ответил Василий Васильевич.
Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.
— Ума не приложу, — говорил он, — неужели невозможно жить одновременно и тут и там?
— Те узнают, будет тарарам, — объяснил ему Василий Васильевич.
— Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! — возмущался папа.
О, швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.
Иллюстрации Аллы Казаковой
Наш мокрый иван
Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной елки. И говорит:
— Все, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.
— Как так? — Я своим ушам не поверил. — Какую другую женщину?!!
— Нашего зубного врача Каракозову, — печально сказала мама. — Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.
Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчубучил.
Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок — комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения — в отпуск или в командировку — наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернется, — хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася. Иван был мрачнее тучи.
— Уложил в новый чемодан новые вещи, — рассказывала мама, — и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывет сейчас над моей Люсей!»
Насчет облаков папа угодил в точку, ведь зубодерша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.
Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это все равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого — бультерьера!» Кит уж на что умник — даже не поймет, о чем я говорю!
Я позвонил. Открыл мой папа Миша.
— Андрюха! — он обнял меня. — Сынок! Не позабыл отца-то?!
И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!
Тут вышла Каракозова в наушниках. Такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у нее невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зеленый.
— Мои отпрыск, — с гордостью сказал о ней, — Андрюха!
А Каракозова:
— Молоток парень! Папа:
— Может, будем обедать? А Каракозова:
— Надо мыть руки перед едой!
Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:
— Врач Каракозова Надя — веселый, культурный человек. У нее широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них — лодочные!
— Вот здорово! — говорю.
Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: «Андрюха вырастет и от нас уйдет». А папа ответил: «Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдет, пусть возьмет нас с собой».