– Пойдем, – прошептала она.
– Куда?
– Ну, туда, на корягу. Здесь не надо рассказывать. Там лучше.
Она повела меня в дальний угол двора, где лежал обрубок толстенного бревна. Он был такой необъятный и такой сучковато-жилистый, что даже в самые жестокие военные зимы его не смогли ни украсть, ни разрубить на месте. Кроме того, все забыли, кто его хозяин. Этот обрубок лежал здесь с незапамятных времен. Он давно лишился коры и был отполирован штанами еще «довоенных» мальчишек, друзей старшего Славкиного брата.
Мы звали это удивительное бревно корягой и собирались иногда здесь поболтать.
Это было подходящее место для вечерней сказки. Кругом стояли высокие темные травы, нависала над забором густая рябина, а прямо над головой было ясное небо с растворенным лунным светом и редкими большими звездами.
Мы сели.
– Рассказывай, – шепотом попросила Манярка.
И я стал рассказывать. О том, как приходили ко мне Черные Лошади, о наших дальних дорогах и приключениях, о сказках, в которые они заносили меня…
Манярка тепло дышала мне в плечо и молчала. И немножко вздрагивала иногда.
– Холодно? – спросил я.
– Не… А они еще придут?
– Может быть…
– А сейчас? Придут?
– Сейчас?.. Нет, Манярка. Они чаще всего приходят зимой.
– А если мы позовем?
– А их не зовут. Их просто надо ждать. Они сами знают, когда их ждут.
– А сейчас?
– Что – сейчас?
– Знают?
– А кто их сейчас ждет?
– Я жду, – твердо сказала Манярка и подтянула коленки к подбородку. Всем своим видом она показывала, что будет ждать хоть до утра.
Я забормотал, что в общем-то сейчас не время, что лошади могут оказаться на каникулах, что вообще-то они приходят не так уж часто. Вовсе они не обязаны приходить каждый вечер…
– Ну давай подождем немножко…
Пришлось согласиться. Мы подождали немножко. Потом еще. Затем еще чуть-чуть.
Потом на крыльце появилась мама и стала звать меня.
– Не пришли, – сказал я. И, чтобы успокоить Манярку, добавил: – Может быть, завтра…
На следующий вечер, в это же время, пришел сердитый Дыркнаб:
– Иди разбирайся там с ней.
– С кем?
– «С кем, с кем»! С Маняркой! Сидит на коряге и уходить не хочет. Спать пора, а она не идет. Я говорю: «Чего сидишь?» – а она говорит: «Уходи, не скажу тебе, а Владьке скажу».
– А тебе жалко? Посидит и придет.
– А если куда-нибудь опять сбежит? Ищи потом…
– Не сбежит. Ты иди. Я с ней поговорю.
Манярка сидела так же, как вчера. Молчаливая, маленькая.
– Слушай, – нерешительно сказал я, – понимаешь… Ну, я вчера маленько прихвастнул. Они редко приходят.
– Ну и что? Все равно интересно. А вдруг сегодня…
Я ее понимал. Ведь ожидание сказки – это почти как сама сказка.
– Манярка… Ну, ведь их можно ждать дома, когда уже спать ляжешь.
– Не… Там Славка услыхает и отберет.
– Не «услыхает», а «услышит». Не услышит ничего твой Славка… И они его не послушаются. Они слушаются только того, кто… Ну ладно. Вот! – Я решился. Вынул из кармана крошечную подкову, которую весной подарил мне всадник. – Вот, Манярка. Это такая тайная вещь. У кого она есть, того они и слушаются. И к тому приходят… Бери.
– Насовсем?! – прошептала она.
– Насовсем.
Даже в сумерках было видно, какая она стала счастливая. Ни одного кармашка у нее не было, и подковку она надела на руку, повыше локтя. Как браслет.
Пошевелила рукой, посмотрела на меня и снова спросила:
– Насовсем?
– Насовсем, – сказал я. – Бери моих лошадей.
Я не жалел. Ничего, что лошади ушли. Пусть Манярка радуется. А у меня есть Каравелла. И будет всегда.
Гладиаторы
Когда-то в нашем дворе был хлебный магазинчик, и знакомая продавщица Катя всем соседям оставляла их пайки, чтобы зря не стояли в очереди. Но такая хорошая жизнь давно кончилась. Теперь за хлебом приходилось бегать в большой магазин № 7 на Первомайской улице.
Иногда придешь – и ни одного человека, а хлебом все полки загружены, а иногда – страшно вспомнить! – очередь на улице до самого угла.
Особенно длинные очереди были в начале августа. Приходилось вставать пораньше, бежать на Первомайскую и ждать: когда откроют магазин, когда приедет повозка с хлебом, когда начнут продавать (или, как говорили, «отпускать»).
«Отпускали» медленно. Сначала очередь шла вдоль магазина по тротуару, потом втягивалась внутрь. На улице было еще не так скучно: можно пробежаться, поиграть с ребятами. А в магазине начиналось мучение. Ровно гудела очередь. Надоедливо звякали ножницы, вырезая хлебные талоны. Сонно жужжали мухи. От хлебного запаха прорезывался едкий, как боль, голод и начинала кружиться голова.
От дверей до прилавка очередь двигалась около часа. Скамеек в магазине не было. Те, кто успевал, устраивались на широких подоконниках и ждали, когда подойдет очередь.
Однажды я увидел на подоконнике Быпу. На коленях Быпа держал растрепанную книжку, но не читал, а лениво смотрел поверх голов.
– Быпа, здорово!
Он обрадовался. Я даже не думал, что он так обрадуется.
– Айда ко мне!
Локтями Быпа пораздвинул соседей и сказал тетке, которая рядом с собой на подоконник поставила корзину:
– Убери-ка багаж, тетенька. Тут не камера хранения, людям сидеть негде.
Тетка завела скучный разговор о хулиганах, которые не уважают старших, но корзину поставила на пол.
Я сел рядом с Быпой.
– Давно я тебя не видал, – сказал Быпа.
Вот чудной! А где ему меня увидать? Бывал он в нашем дворе совсем редко, купаться с нами не ходил. У них там, на Вокзальной, была своя компания. Но я из вежливости ответил:
– Я тебя тоже.
Мы поговорили о том, что через три недели в школу, а еще совсем неохота и что скоро, говорят, отменят хлебные карточки, и тогда уж не будет очередей, а хлеба сколько хочешь…
Потом я спросил:
– Что за книжка?
– «Спартак». Здорово интересная, да я уже всю прочитал.