Срыв (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Роман Сенчин cтр.№ 120

«М-да-с, нечего сказать, прекрасная встреча», – с горькой иронией усмехнулся он; попытался успокоить себя логическим объяснением, что просто-напросто некоторые буквы упали и вот появилась случайно этакая словесная комбинация.

Дернув головой, Гаврилов пошагал в сторону этого самого дома, возле которого как раз находилась троллейбусная остановка.

Горькая ирония оправдалась вполне. В первые дни ему показалось: здесь находиться невозможно, он ни физически, ни морально не выдержит тот месяц, что запланировал провести с родителями, в городе, где прожил более тридцати лет.

Погода, несмотря на апрель, стояла вполне ноябрьская – днем не выше +5 градусов, ночью за –5. Батареи чуть теплые и, как рассказала Станиславу Олеговичу мама, всю зиму температура в квартире держалась на уровне 10–15 градусов выше нуля.

Спать приходилось в свитере. Днем Гаврилов держался, только постоянно двигаясь и суетясь – благо хлопот по хозяйству было у него предостаточно, – но стоило ему сесть вечером за компьютер (он привез с собой старенький, 386-й ноутбук, соображавший по-провинциальному медленно), как тут же начинал околевать.

Представляя, как пережили зиму родители, он чувствовал желание пойти на ТЭЦ и поразбивать морды всем подряд, начиная с директора и кончая лентяями-кочегарами. Особенно бесило его, что родители исправно платят за коммунальные услуги, а их подвергают таким вот пыткам… Он слушал осторожные жалобы мамы и вспоминал «Блокадную книгу».

Затем, когда слегка потеплело, начались отключения электроэнергии, о которых даже не предупреждали. Да и что предупреждать? Вскоре стало восприниматься простыми людьми как данность, что с половины девятого утра до половины пятого вечера по будням света нет. Холодильники сделались практически бесполезными, закрывались магазины, почты, сберкассы, стояли лифты, молчали радио и телевизор… Станислав Олегович метался, как тигр в клетке, не имея возможности набрать на ноутбуке – аккумулятор садился за пятнадцать минут – очередную статью.

Мало того, выходя на улицу, он тут же становился объектом яростной агрессии со стороны низового слоя. Ему ежедневно, ежечасно мелко пакостили, а точнее, мстили. За что же? А за всё. За его не вполне «народную» бородку; за холодноватую, но неистребимую вежливость; за трезвость; за плавный негромкий голос; за брюки со стрелками; за галстук на шее; за то, что считает сдачу и не боится потребовать у продавщицы недостающие десять копеек (да и за то, что иногда не считает, – тоже); что на руках у него нет ни мозолей, ни перстней, ни татуировок; за то, что его не так-то просто надуть ни сантехнику, ни электрику, ни кассирше; за то, что не достает послушно пачку сигарет, услышав: «Земеля, покурим!»; что отвечает на вопрос о времени «без четверти», а не «без пятнадцати». Одним словом, за то, что Станислав Олегович не боится показать: он не как общая масса.

Именно в эти тяжелые дни, наблюдая за жителями родного, но чуждого, враждебного города, Гаврилов окончательно убедился, насколько процесс оскотинения бурно прогрессирует именно в провинциальных регионах страны, губя любую искру культуры. И у него даже возникло предчувствие, что передовым людям вскоре предстоит столкнуться с этими хамскими «гроздьями гнева» в открытом конфликте вроде очередной гражданской войны. И потому интеллигенции необходимо сплотиться, скорее собраться в единый кулак. Иначе – передушат поодиночке.

Да, к интеллигенции, особенно либеральной (ее Гаврилов называл не иначе как «либеральствующая»), у него накопилось множество претензий, случалось, он поносил ее последними словами, но все же интеллигенция была своей – думающим, совестливым, культурным сословием, а эти, низовые, – они однозначно являлись чужими, причем чужими в том крайнем значении, что вложено в одноименный (любимый Станиславом Олеговичем) американский философский ужастик. Если не отстоять от их посягательств нашу цивилизацию, «чужие» затопят ее вонючим болотом своих животных инстинктов.

Но параллельно с агрессивностью простого народа Гаврилов видел его полную, безропотную, даже какую-то мазохистскую покорность незавидной судьбе жить ради куска хлеба, без перспективы намазать на него хоть тоненький слой масла. Он посетил несколько таких крепко погрязших в бедности семейств. «Из тех, – как написал один наш известный публицист, – что еще не голодают, но уже потеряли волю для прорыва за пределы скудного прожиточного минимума». В разговорах с ними Станислав Олегович более из научного интереса (он здравомысляще понимал, что его советы не смогут расшевелить таких на реальный поступок) предлагал: «Можно, например, выезжать на заработки, ведь отхожий промысел в России всегда приветствовался. А может, пусть и с потерями, обменять квартиру в другом городе, где ситуация не так безнадежна? Вся Америка кочует из города в город в поисках лучшей работы». «У-у, да куда нам, – однотипно, будь то женщина или мужчина, парень или девушка, вздыхали в ответ. – Тут уж как-нибудь…». «Но как же дети? – не унимался Гаврилов. – Разве не очевидно: у них здесь будущего нет». Мамаши и папаши начинали проявлять признаки агрессивности: «А где оно нынче есть? Хм, о будущем вспомнил!..» – «Я вот устроился, – приводил Станислав Олегович убойный, по его мнению, пример. – Есть работа, квартира чуть не в центре Москвы, социальное положение, есть ясно различимое будущее». – «Н-дак, повезло-о…»

В итоге Гаврилов выбегал из такой квартиры, словно столкнулся с зачумленными.

И каждый день, каждый день в течение месяца ему вспоминались слова из недавно опубликованного романа Владимира Маканина, которые как-то сами собой, с первого прочтения, запомнились наизусть: «Неужели эти же люди когда-то шли и шли, пешие, яростные, неостановимые первооткрыватели на Урал и в Сибирь?.. Этого не может быть. Не верю. Это немыслимо». И вслед за автором (он был убежден, что суждения главного героя книги – несломленного интеллигента – полностью разделяет и автор) Гаврилов как заклинание повторял: «В них уже нет русского… Некрасивый усталый народец…»

Коллеги по университету тоже капитально деградировали за эти годы, деградировали настолько, что с ними Станислав Олегович мог общаться не более десяти-пятнадцати минут. Затем же он чувствовал, что начинает деградировать и сам. Приходилось ссылаться на неотложные дела, через силу тепло прощаться и спешить прочь.

Однажды (не иначе лукавый попутал!) он заглянул в местный Союз писателей. Что тут началось! Как встретили «дорогого гостя из столицы»! Усадили за секретарский стол, налили пол-литровую чашку жидкого чая, бухнули туда пять ложек сахара, даже не поинтересовавшись, пьет Гаврилов чай с сахаром или без (а он пил исключительно без), и несколько часов подряд «тепло беседовали».

Ему сообщили, что за последние три года местным издательством выпущено аж двадцать семь книг авторов города и области, и изъявили готовность все эти двадцать семь книг подарить… Станислав Олегович выбрал пять, среди которых был и издававшийся чуть ли не в каждом регионе России к двухсотлетнему юбилею со дня рождения великого поэта сборник «Венок Пушкину».

«Сигнальный экземпляр! – гордо сообщил писательский секретарь; выхватил книжку из рук гостя, покрутил в своих, словно бы размышляя. – Три штуки всего из типографии привезли. Буквально вчера! Гм… Но так уж и быть, такому почетному гражданину… Берите!» «Благодарю», – вежливо ответил Станислав Олегович, еле сдерживая острое раздражение.