Срыв (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Роман Сенчин cтр.№ 116

И, сжав кулаки, подрагивая от возбуждения, Станислав Олегович запирался в своей комнате и писал, писал: «Я перестану себя уважать, если не “выйду из народа”, не уйду как можно дальше, поднимусь сколько возможно выше. Я сделаю это усилие, и это будет мое (он подчеркивал “мое” жирной линией) усилие.

С рождения мне приходится жить в облупленном заводском доме, я учился среди “детей рабочих”, трудился на овощных базах, строил помещения для коров, в то время как крестьяне пьянствовали и били друг другу морды со скуки; я узнал на деле, что есть “народное трудолюбие”, а посему никакой симпатии к народу и прочих “интеллигентских” комплексов у меня нет ни грана. Я вижу у народа лишь следующие черты: хамство, алкогольная одурь, воровство либо тривиальное, либо нравственное. И я не хочу иметь с таким народом ничего общего!»

* * *

То были поистине фантастически бурные годы. Реальность менялась с калейдоскопической быстротой, узаконенные государством добродетели рушились в одночасье, зато добродетелью становилось то, что еще вчера по всем юридическим меркам подпадало под уголовную ответственность.

Журналы и газеты назывались, как и прежде, как и полвека назад: «Молодой коммунист», «Ленинское пламя», «Комсомольская правда», – а в них теперь появлялись материалы, не снившиеся и самым отчаянным диссидентам-самиздатовцам с полгода назад.

Вот журналист-международник снимает фильм о русских эмигрантах и критически, порой с уничтожающей иронией комментирует крамольно-смешные (так смонтировано, что делается действительно смешно) высказывания «клеветника на родную страну» Солженицына, а через месяц-другой по первому каналу ТВ советский классик Виктор Астафьев объявляет: Солженицын – великий русский писатель, и без его «Красного колеса» мы ничего в истории нашей страны не поймем.

Вчера нам показывали бастующих английских шахтеров и кровавые столкновения в Белфасте, а сегодня точно то же самое началось и у нас… Вчера сам генеральный секретарь заявил: узников совести в Советском Союзе нет – а сегодня выпускают из тюрьмы Леонида Бородина, возвращают из ссылки Сахарова…

Стали обратно переименовывать города. Начали с недавно умерших вождей, но вот-вот, глядишь, доберутся и до святая святых. Да и скорей бы. Скорей бы расправиться с наследием проклятого режима. Окончательно освободиться.

Фантастически бурные годы…

Станислав Олегович Гаврилов, конечно же, не имел никакого морального права оставаться в стороне. Первым делом он внес существенные поправки, точнее, вернул нецензурные ранее мысли, примеры в свои лекции, и они заблистали свежо и ярко. Он посылал в московскую и ленинградскую прессу давно назревшие, выстраданные статьи «Еще раз о гегемонии пролетариата», «Бездонная яма, или Когда же мы накормим деревню?», «Третья сторона медали (Всех ли стоит пускать к “микрофону перестройки”?)»; десятки рецензий на произведения «возвращенной» и «новой» (Гаврилов пока еще опасался употреблять «постсоветской») литературы.

Как смело он написал о «Собачьем сердце» Булгакова! До каких обобщений дошел, раскрывая образ Шарикова! Грандиознейшие подтексты отыскал в поэме «Москва – Петушки», неустанно цитируя следующий отрывок: «…У моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут. Им всё божья роса…»

Вдохновляясь приведенными выше строками, Гаврилов подчистую развенчал миф о прогрессивности советского человека, и именно он ввел в литературный обиход хлесткое слово «совок».

Но поистине всесоюзную славу Станиславу Олеговичу принесла статья «Пробуждение интеллигенции». Статья была объемиста, первоначально ее напечатали (с огромными купюрами) в трех номерах областной газеты, а затем – в столичном общественно-политическом журнале. Она включала в себя анализ и неутешительные прогнозы в связи с новым витком «самоосознания» рабочего класса и крестьянства, а также малых народов СССР; Гаврилов напомнил о последствиях «культурной революции» в Китае и диктатуры Пол Пота в Камбодже; подверг резкой критике, доказал историческую несостоятельность народовольцев и писателей-народников. Закончил он статью горячим призывом к «уникальному, немногочисленному, но необходимому для каждого истинно цивилизованного государства сословию» защитить себя и в своем лице мировую культуру от «хищных стай поистине уэллсовских морлоков, что все чаще выбираются из своих темных щелей». Большинство публики расшифровало этих «морлоков» как остатки коммунистов-фанатиков и активистов госбезопасности, и лишь немногие поняли как надо…

Кстати сказать, к народникам и народовольцам у Гаврилова были особые счеты. Как бы сильно он ни презирал «простой народ», но опростившиеся интеллигенты были ему поистине ненавистны. Те, простые, по крайней мере родились такими, дрессированными шимпанзе, а эти записывались в шимпанзе по собственной воле, отрекались от своей великой миссии сохранения и развития цивилизации. О них Станислав Олегович написал отдельную статью – «Добровольно встав на четвереньки…».

Активная деятельность молодого ученого, естественно, не была не замечена, в особенности демократической общественностью. Одни захлебывались от негодования, другие называли его выразителем своих идеалов. О статьях Гаврилова дискутировали, порой на очень повышенных тонах; в растиражированных «Советской Россией» письмах за подписями механиков, сталеваров, слесарей-сборщиков, «тружеников села» его малограмотно называли классовым шовинистом; его два раза избили в подъезде какие-то дурно пахнувшие личности с шершавыми кулаками… И все же итог напряженной работы был радостный: к началу нового учебного года (в 1991-м) его пригласили в только что открывшийся в Москве Свободный университет на кафедру философии. Он без колебаний дал согласие.

Правда, Станислава Олеговича неприятно удивило, как легко отпустили его из родного вуза, – предложения остаться были неприкрыто формальными, для соблюдения приличия. «Впрочем, – успокоил себя Гаврилов, – они понимают, что я давно перерос провинцию. Мне необходим простор, чтоб как следует развернуться».

Москва поразила его. Действительно, сколько возможностей! Сколько, пусть пока и зачаточных, признаков западной, по-настоящему прогрессивной цивилизации! Какая свобода выбора! Насколько меньше здесь этих пресловутых простых людей!.. Он даже слегка жалел, что не перебрался в столицу раньше. Но, по своему обыкновению, тут же утешился логическим объяснением: «Я должен был выстрадать эту перемену, должен был накопить жизненный опыт, собрать интеллектуальную базу, чтобы сокрушить врага наповал».

Первые три года в Москве отложились в памяти как пестрый фонтан событий. Буквально через полторы недели после его приезда произошел исторический путч, завершившийся окончательной гибелью ненавистного всем здравомыслящим людям коммунистического режима, и Станислав Олегович трое суток не отрывался от телевизора, сквозь балет и классическую музыку пытаясь объективно определить суть происходящего, а затем, выйдя на улицу, бурно праздновал победу демократических сил…