Студентка с обложки - читать онлайн книгу. Автор: Робин Хейзелвуд cтр.№ 49

131

Кофе латте с цельным молоком…

Птифуры… Слоеные пирожки с яблоками… В мозгу взрываются яркие блестящие картинки в «Текниколор», как рекламные фотографии над шведским столом. Воспоминания о поглощенной пище. Вишневый штрудель. Кому нужны мадленки — такие крошечные и полупустые, — если в венгерской кондитерской столько других вкусностей? Печенья, торты, пироги. Конечно, в основном я ела в студенческой столовой, обычно в салат-баре, где классные крутоны и вкуснющая заправка из голубого сыра, но, конечно, я время от времени заходила в местные кафе, а как же без этого? Разве не в этом заключается смысл учебы в университете — расширение горизонтов? Кружки пива… Вот я и расширяла — китайская кухня, индийская, тайская, а чтобы отойти, бутерброды с беконом и яйцом в «Томз»; греческая, французская, мексиканская — в конце концов, я же дитя хиппи, я люблю все этническое. Печенье с кремовой начинкой. Да, два или три раза в неделю я ходила в кафе-мороженое, но, скорее, просто для удобства. Оно прямо через дорогу, а ванильный молочный коктейль (с двойной порцией мороженого, или мороженое с горячей сливочной помадкой) — отличный перекус, особенно на ночь. А еще все эти праздники. Не надо недооценивать моральную травму (радость) празднования дня святого Валентина, дня Президента, дня Мартина Лютера Кинга впервые вдали от дома — и Пасхи тоже, особенно Пасхи. Да ведь это совершенно естественно, если я забегу в кондитерскую, чтобы купить подружкам (себе) дюжину яиц с кремом самых разных видов (шоколадных, ванильных и кокосовых — все очень вкусные). А что за яйца без шоколадного цыпленка (или четырех) из белого, молочного и темного шоколада, потому что ты против дискриминации? А эти кролики с карамельной начинкой — такая прелесть! Я даже не сомневалась, подружкам очень понравится, а если покупаешь один, можно купить и несколько фунтов — и еще несколько кроликов из чистого шоколада до кучи, и несколько кремовых яиц «Кэдбери», чтобы показать, что ты не гурманский сноб какой-то, только не надо их путать с яичным кремом «Кац», который очень хорошо сочетается с…

О боже! О боже! О боже!

Я заползаю в кровать. Чувствую себя… омерзительно. Я зла и разочарована. Как я могла допустить такое? Одеваться и учиться, как все — это одно, есть, как все — другое!

Дело в том, что я не только открыла, что в пижамных штанах очень приятно сидеть на твердых сиденьях аудиторий. Я действительно училась. Прилежно. Я училась и узнавала о многом: Платоне и Павлове, Вергилии и Вирджинии Вулф. В этом семестре я по-настоящему вошла в колею, заставляла себя учиться старательнее, понимать лучше, расширять и углублять интеллект, достигала уровня знаний, которого раньше себе и не представляла.

Глупо, да? Вся эта зубрежка по ночам с подружками — и с пиццей, — и я забыла, что по-настоящему важно: моя карьера, мои мечты, фотографии на стене… В прошлом семестре у меня были плохие оценки и хорошие снимки. В этом семестре у меня высшие баллы и большая жирная задница. Вопрос о том, что хуже, не стоит. Все знают, что оценки не имеют значения, и вообще, разве провалиться в более простом деле не хуже в сто раз? И вот я, студентка Лиги Плюща, позволяю мелочи вроде жировых клеток взять над собой верх. Как я могла до такого дойти? Какая же я дура, дура, дура!

— Эм?

Это Томми.

— Ты чего орешь? — кричит он. — Кто дура?

Прелестно. В довершение всего я начала разговаривать сама с собой.

— Никто.

— Эм!

— Э-э-м!

— Э-э-эм!

По опыту знаю: брат не зайдет ко мне в комнату. Однако вполне может орать до тех пор, пока я не капитулирую и не зайду к нему. Так я и делаю. Как обычно, он лежит на своей лавке и отжимает кусок железа.

— Что за проблемы? — выдыхает он.

— Нет проблем. — Я обхожу его и сажусь на водяной матрац, который тревожно колышется, потому что я такая толстая. — В универе набрала пару фунтов, вот и все.

— М-м-м. Сколько?

— Двенадцать.

— Двенадцать фунтов? — Томми задирает подбородок, чтобы лучше меня видеть. — Шутишь! Это хренова туча даже для меня, а я пытаюсь набрать вес!

Я бросаю на кровать все, что можно на нее бросить. Потом сворачиваюсь в позу зародыша, которая, учитывая, сколько всего на кровати, очень даже уютна. Стойте — я беременна! Нет, невозможно — у меня критические дни. У МЕНЯ КРИТИЧЕСКИЕ ДНИ!

Мне в голову попадает подушка.

— Эм, не дрейфь! Сбросить двенадцать фунтов проще простого. Футболисты сбрасывают столько за одну тренировку!

Я сажусь.

— Ты шутишь? За одну тренировку?

— Ну, большие ребята, — поправляется Томми. — Летом.

— А-а.

— Борцы тоже быстро сбрасывают вес. Не так много в течение дня — они маленькие, так что им нужно больше времени. Но через два-три дня могут. Легко. Чтобы добиться нужного веса перед матчем.

Если они это могут, значит, я тоже могу. Я встаю на ноги.

— Как?

Томми навинчивает блин на штангу.

— Точно не знаю.

Я начинаю ходить туда-сюда по комнате.

— Думай, Томми, думай!

— Мочегонное, — кряхтит он.

— Так.

— Долго сидеть в сауне.

— Так.

— Даже в одежде.

Я сглатываю.

— И долгие тренировки, — добавляет он. — Минимум два часа.

— В день?

— Да, в день.

— Фу!

— Ну, сама спросила, — говорит Томми. — Не нравится — не делай. Твое тело.

Мое жирное тело. Я поворачиваюсь на пятках.

— Можешь мне помочь, Ти? Можешь составить мне режим? Отвести в спортзал?

Его лицо вытягивается.

— Ну, Эм, не знаю… Я, вообще-то, занят.

Я могу ответить на это дюжиной колкостей, но не помаюсь порыву. Я схватила брата за плечи и мелко его трясу.

— Помоги мне, Томми! Пожалуйста!

— Господи! — Томми снимает мои руки, смотрит мне в глаза и вздыхает. — Ладно. Будь одета ровно в два часа.

Почти небывалый прецедент: я обнимаю брата. И отказываюсь его отпускать, пока он не выносит меня в коридор.

Два часа… Значит, я как раз успею сходить за покупками.

Декситрим, диурекс, метамуцил — бросаю все это в тележку, а еще диетическую колу, которой буду все это запивать. Конечно, я предпочла бы сейчас кокаин. Лучшее средство для легкой диеты, но я не знаю, где его купить в Балзаме, а спрашивать у всех подряд рискованно. Поэтому я покупаю пачку сигарет и закуриваю. Хоть что-то.

Джон скашивает глаза и теребит бакенбарду, словно рассматривает картину Ботеро ^[59].