Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Яков Фрейдин cтр.№ 26

Однажды, мне было лет 12 или около того, он меня с собой взял к Толстому. Мы гостили в Ясной Поляне три дня и он графу про Эсперанто всё рассказал и книжки показал. Толстой страшно заинтересовался, попросил оставить ему книги, сказал, что тоже хочет этот язык выучить, хотя уже старик был. Но правда, выучил быстро. Потом он отцу на этом языке письма писал.

В начале века многих интеллигентов стала занимать идея о том, чтобы как-то объединить весь мир. Кто-то хотел этого добиться через технический прогресс, другие, вроде Горького, через искусство, толстовцы – через всеобщую грамотность и просвещение, а большевики хотели Мировую Революцию. Чтобы значит везде был коммунизм, как они это слово понимали. Но революцию в разных странах делать трудно – там везде разные языки. Как вести пропаганду, как толпу агитировать? Трудно. Они, большевики то есть, хорошо понимали, что пролетарии всех стран объединиться не смогут, если друг друга не понимают. Поэтому для них Эсперанто казался идеальным инструментом чтобы эту проблему решить. С этой целью, ещё до революции, всякие подпольщики штудировали его по ссылкам и тюрьмам. Рябой Пахан – это мы так Сталина в лагерях называли, тогда ещё не вождь, а лишь шестёрка при вождях, тоже усердно его учил. А уж после 17-го года, Троцкий вообще объявил Эсперанто «новым языком революции». Он решил, что если во всех странах его сторонники будут знать этот язык, насколько проще будет с ними общаться и ими управлять! Что в Испании, что в Китае или Африке – везде один язык. Так удобно! По его распоряжению всю переписку и шифровки Коминтерна стали вести на Эсперанто. По всей России появились тысячи кружков по изучению языка, печаталась масса литературы, газеты выходили. Да, в 20-е годы все верили, что весь мир скоро будет говорить на этом языке и он действительно станет языком мировой революции. Ставили спектакли, даже стихи писали и переводили классику на Эсперанто. Больше всего Льва Толстого переводили.

Вы вот спрашивали про логику моего ареста – эта логика начала проявляться, как только Рябой Пахан всю власть в стране захватил и Троцкого отправил в ссылку в Турцию. Троцкий ведь для него главным врагом был. Всё, что Лев Давыдович делал, всё сразу объявили вредным, а все, кто с ним хоть как-то общались, стали врагами народа. Я хоть с Троцким лично знаком не был, но сразу попал в разряд троцкистов и меня первый раз арестовали ещё в 29-м году и дали пока скромно – пять лет. Я их отсидел и меня выпустили в 34-м, но там уж совсем тёмные времена наступили. Кстати, Гитлер ещё в «Mein Kampf” написал, что Эсперанто это орудие всемирного еврейского заговора и после прихода к власти совсем запретил этот язык в Германии. Он с Рябым Паханом вообще всё согласованно делали. Пахан в СССР тоже запретил Эсперанто в те же годы, а всех эсперантистов объявил шпионами и получили мы либо лагеря, либо пулю в затылок. Я на воле был всего год, а потом меня уже надолго упрятали, только в 55-м освободили и реабилитировали. Повезло ещё, могли бы и шлёпнуть, как всех наших.

– Вы мне объясните, – спросил я, – всё же эта логика мне не совсем ясна. Сталин ведь тоже всё время говорил про мировую революцию, он разве не понимал, как для этого удобен международный язык? Зачем же его было запрещать, а вас уничтожать?

– Он под мировой революцией понимал совсем не то, что Троцкий. Лев хотел против правящих классо в поднимать с оружием заграничный пролетариат, всяких там люмпенов и деклассированных элементов, ну как это им удалось в России в 17-м году. Думал он российский опыт в другие страны принести. Для такой работы им Эсперанто нужен был, как воздух. А вот после провала революции в Германии в 19-м году, то есть после войны, Рябому Пахану стало ясно, что на местных революционеров – никакой нет надежды. Уж какая была там в Германии коммунистическая пропаганда, вся на их родном немецком языке, а провалилось. Не вышло у них никакой революции, как их коммунисты ни старались. Значит на местных нет надежды. Троцкий однако упорно на своём стоял, а хитрый Пахан понял, что революцию надо нести извне, советскими танками и самолётами. То есть на самом деле чтобы власть над ми ром получить ему мировая война нужна была, а не мировая революция. Лозунг «мировая революция» он оставил, но смысл у него в этом был совсем другой, скрытый. А для этого нового смысла никакой Эсперанто не нужен. Даже вреден. Опасно ему было если те, кто эту «революцию» извне принесёт, с местным населением общаться станут и заразу свободы обратно в СССР принесут. Ему не общение было нужно, а разобщение.

В этом свете любые контакты с иностранцами для него стали опасными и он их решил в корне пресечь. Начали всех мести, кто хоть как-то с заграницей общался, ну там филателистов, например, или у кого родственники за рубежом были. А уж эсперантисты само собой стали врагом номер один, даже вдвойне для Пахана опасны – и как последователи Троцкого, и как связь с заграницей. Вот такая была у него логика.

* * *

После этой встречи, я к старому эсперантисту ещё несколько раз приезжал, но потом он заболел и вскоре умер. На следующий год мне, как киношнику, удалось побывать на Фестивале Молодёжи в Софии и там я опять встретился с моими болгарскими знакомыми по Будапешту и даже несколько дней гостил у Балю Балева. Это для меня было чудной языковой школой – мы с утра до вечера болтали на Эсперанто. Вернувшись домой, я списался с клубом эсперантистов в Киеве и его руководителем Михаилом Борисовичем Ваилом, затем поехал в Киев и там тоже смог на пару дней окунуться в эту языковую среду. Ну а потом всё как-то отошло на задний план, появились другие интересы, жизнь стала брать своё.

С тех пор прошло полвека, к Эсперанто я уж не возвращался и основательно его подзабыл, хотя и привёз с собой в Америку словари и несколько книг на этом удивительном языке. Но они вот уже 40 лет пылятся без дела в книжном шкафу.

Эсперанто так и не стал средством мирового общения – английский его вытеснил из всех сфер. Тем не менее, до сих пор проводятся международные конгрессы, а любопытные энтузиасты пытаются на нём общаться и даже писать прозу и стихи. Это чудное лингвистическое изобретение так и не оправдало надежд доктора Заменгофа, Толстого и Троцкого.

А жаль, то есть domaĝo…

Было это в 1977 году.

К середине семидесятых мы с женой окончательно созрели – поняли, что жить в СССР нам стало невмоготу. Для меня вопрос «ехать или не ехать?» вопросом не был. Ответ был ясен: если можешь жить в советской атмосфере, то конечно не ехать. Но если начинаешь там задыхаться – жизнь-то одна и надо её спасать, тогда ехать.

В те годы я работал в электронной лаборатории медицинского научно-исследовательского института (НИИ) в Свердловске. После получения диплома радиоинженера в политехническом институте мне с трудом удалось избежать распределения в разного рода секретные заведения, известные лишь по номерам их почтовых ящиков. Таких ящиков в городе и вокруг было много, впрочем вся страна была своего рода гигантским почтовым ящиком. По какому-то подсознательному стремлению я всеми силами старался не получать допуска к секретам и не работать на закрытых предприятиях. Все мои бывшие соученики попали в разные почтовые ящики и застряли там навсегда. Я не был умным провидцем, но внутренний голос мне говорил – туда не ходи, пропадёшь.