Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Кловер cтр.№ 59

Дугин не исполнил желание своего отца и не поступил в институт военных переводчиков, предпочтя не столь престижный Московский авиационный институт. Их отношения продолжали ухудшаться, и дошло до разрыва из-за антисоветских выходок младшего Дугина, которые отражались на карьере Дугина-старшего. По словам самого Дугина, его отца перевели в таможенную службу после того, как Александра в 1983 году вызывали в КГБ. Вторая жена Дугина Наталья подтвердила: к тому времени, как Гелий Дугин умер в 1998 году, они уже давно не общались. «Я никогда не слышал, чтобы он рассказывал об отце», – сказал Дудинский, припоминая, что какое-то время Дугин жил на даче своего дяди, в поселке преподавателей Высшей партийной школы. Конфликт поколений в России не раз уже воспринимался как эпохальный, апокалиптический – с тех самых пор, как Иван Тургенев затронул этот вопрос в романе «Отцы и дети» (1862), – и здесь едва ли удастся отделить индивидуальный бунт от политического. Вот и враждебность Дугина по отношению к советской власти неотделима от его гнева на отца. Гелий Дугин – и профессионально, и по своей роли в семье – был воплощением советского авторитаризма.

И не случайно новое поколение московского андеграунда вербовалось преимущественно из отпрысков привилегированных семейств. Сам Дудинский, присоединившийся к кружку в 1961 году, пятнадцатилетним, был сыном Ильи Дудинского, корреспондента «Правды» в Женеве, основателя Института экономики мировой системы социализма. Дугин обрел «фигуру отца» в лице Гейдара Джемаля, который был старше его на 12 лет, – крепко сбитый мужчина с бородкой клином и тяжелым взглядом из-под опущенных век. Познакомились они, видимо, на даче у Жигалкина, после чего Джемаль принял юношу в «подмастерья» (собственное выражение Джемаля) и велел ему заняться французским языком. Отец Гейдара Джемаля был родом из Азербайджана, мать русская. Он, как и Дугин, на десятилетия станет одной из самых заметных фигур московской богемы. Если Дугина сравнить с Керуаком, то он был Дином Мориарти – Иоанном Предтечей этого нового мессии. Он взял под покровительство еще не сформировавшегося молодого человека и окунулся вместе с ним в московское «шизоидное» подполье: поэзия и коньяк рекой на кухнях, подпольные выставки картин, в выходные – попойки на дачах. Эти подпольные собрания, по словам Дугина, превратились в своего рода театр импровизации, где каждый становился участником придумываемых Головиным мизансцен. «Всем заправлял Головин», – сказал мне Дудинский.

Дугин был особой фигурой в либертинскую эру «нонконформизма». Его сверстникам запомнился блестящий харизматичный молодой человек, мгновенно привлекавший к себе внимание, чрезвычайно – для столь юного возраста – уверенный в себе. Поначалу основу его образа составляла гитара, которую он повсюду носил с собой. Потом он начал развивать свой сценический образ, отвечавший эксцентричному духу «шизоидного» движения: он добавил к своему имиджу некоторое количество фашистских атрибутов и подготовил репертуар оккультных песен. С ухоженной бородкой, короткой ровной стрижкой и прямой челкой – в ту пору интеллигенты делали такую стрижку «под горшок» или «под скобку», следуя простому и суровому стилю средневекового крестьянства (так в XIX веке славянофилы собирались в петербургских особняках, надев на головы крестьянские мурмолки). Прямая осанка и грассирующее «р» также казались признаком аристократизма, а порой Дугин и вовсе переходил на французский. Образ дополняли кавалерийские галифе из обмундирования столетней давности. Писал он под псевдонимом Ганс Зиверс, добавив еще и тевтонской суровости к и без того красочному фольклорно-милитаристскому образу. Он производил впечатление «оскар-уайльдовской амбивалентности», как вспоминал его будущий сподвижник Эдуард Лимонов.

Зиверс был не просто псевдонимом, а полноценным вторым «я». Дугин тщательно составлял эту личность из всех антисоциальных элементов, какие были в его распоряжении, – это было воплощение тотального ожесточенного бунта не только против советской власти, но против приличий и общественного вкуса. Однофамилец Ганса, Вольфрам Зиверс, был генеральным секретарем «Аненербе» – организации, созданной Генрихом Гиммлером для изучения эзотерических и паранормальных явлений. Того Зиверса повесили в 1947 году по приговору Нюрнбергского трибунала за эксперименты на заключенных концлагерей.

Стихи Зиверса-Дугина были умны и рассчитаны на максимальное шоковое воздействие. Вдохновлялся он главным образом примером Изидора Люсьена Лотреамона, чьи «Песни Мальдорора» подхватили сюрреалисты XX века. Это была хроника, составленная неким чудовищем-отщепенцем, который предавался сюрреалистической оргии пыток, каннибализма, злобы, – эдакое богомерзкое существо, отвергающее любой авторитет и всяческие условности.

Дугин позднее признавался, что интерес к Лотреамону проистекал из неутолимой ненависти к удушающему конформизму советской жизни. «Он настолько не вяжется с традиционной сусальной ложью нашей культуры, что нам казалось, нет более антисоветского и радикально нон-конформного чтения, более неприемлемого автора, более неусвояемого дискурса», – говорил он в радиоинтервью много лет спустя.

Если Дугина интересовало сюрреальное и духовное, то и советские интеллектуалы дружно устремились тем же путем, пусть и не доходя до подобных крайностей. Евгений Никифоров, друживший с Дугиным в 1980-х, в разговоре со мной описывал этот «путь посвящения»: «Сначала мы все освоили йогу, потом учили санскрит, потом прочли Новый Завет. Для нас это все было одно и то же. Духовной зрелости мы достигли намного позже. Поначалу никто в этом не разбирался, а КГБ и карате принимал за религию».

Южинский кружок хватался за все эзотерическое, оккультное, мистическое – от медитации и теософии до черной магии. Одно из главных увлечений в этих духовных поисках – «традиционализм», основанный в первой половине XX века французским мистиком-суфием Рене Геноном. Он утверждал, что все мировые религии представляют собой внешнее выражение единого эзотерического ядра, единой метафизики, которая была дарована человечеству в божественном откровении. Традиционалисты считали современный мир профанным и пытались восстановить божественный центр мироздания, содержание того первоначального откровения, отзвуки которого они искали в учениях всех мистических религий мира, в первую очередь восточных – от суфизма до дзен-буддизма. В этих поисках они опирались на изучение восточных мистических религий, на медитацию и традиционные формы мышления, то есть языческие мифы и оккультную нумерологию.

Традиционализм, как и другие эзотерические штудии, тянулся к фашизму, и фашизм отвечал ему взаимностью: немецкий нацизм вырос из оккультного Общества Туле, которое было основано в 1918 году. Самый известный ученик Генона, барон Юлиус Эвола, итальянский аристократ с неизменным моноклем в глазу, в итоге примкнул к итальянским фашистам и некоторое время работал на СС, а после войны его сочинениями вдохновлялись правые террористические группы в Италии. Благодаря явному недосмотру со стороны Ленинской библиотеки Южинский кружок обнаружил книги Эволы в общем отделе (дело было вскоре после кубинского кризиса) ^[285]. «Конечно, их следовало держать в спецхране», – иронизировал Дугин, увлекшийся Эволой настолько, что выучил итальянский, лишь бы перевести его книгу «Верхом на тигре» (1961) для русского самиздата.