Любовник - читать онлайн книгу. Автор: Маргерит Дюрас cтр.№ 52

Он заказал вина. Они выпили его одновременно, с какой-то жадностью, однако на сей раз уже ничто более не заставляло пить Анну Дэбаред, кроме нарождавшейся в ней тяги к опьянению, какое давало ей это вино. Она выпила, потом выждала мгновение и тихонько, как-то виновато, будто извиняясь, снова принялась расспрашивать мужчину:

— А теперь, пожалуйста, мне бы Так хотелось узнать, как же это они дошли до того, что даже перестали разговаривать друг с другом?

Мальчик появился в проеме двери, удостоверился, что она по-прежнему там, и снова исчез.

— Откуда мне знать… Может, все началось с тех долгих молчаний, сперва по ночам, а потом и в любой час, ни с того ни с сего, и с каждым днем им становилось все трудней и трудней нарушить это молчание — потому что ничто, ничто уже не могло им помочь…

То же смятение, что и накануне, смежило веки Анны Дэбаред, так же понуро согнуло ей плечи.

— И вот однажды наступила ночь, когда они, точно загнанные звери, метались по комнате, сами не понимая, что с ними творится. Потом мало-помалу начали догадываться — и им стало страшно.

— Ничто уже больше не доставляет им радости.

— Все, что происходит с ними, заполняет их до краев, но они не сразу понимают, Что это такое. Может, им понадобятся долгие месяцы, прежде чем они найдут этому имя.

Он выждал, выдержал паузу. Залпом осушил целый бокал вина. Пока пил, в его поднятых кверху глазах с неотвратимой точностью случая отразилось закатное солнце. Она заметила это.

— Перед одним из окон второго этажа, — проговорил он, — растет бук, самое красивое дерево парка.

— Это моя комната. Она очень просторная.

Рот его, влажный после выпитого вина, в мягком закатном свете обрел какую-то безжалостную четкость.

— Да, тихая комната, пожалуй, лучшая в доме.

— Летом этот бук закрывает мне море. Я просила, чтобы его убрали оттуда, срубили. Но, видно, мне не хватило настойчивости.

Он бросил взгляд на часы над стойкой бара, пытаясь разглядеть, который час.

— Через пятнадцать минут закончится смена, а потом вы сразу заспешите домой. Теперь у нас и вправду почти не осталось времени. А по-моему, какая разница, растет там этот бук или нет. На вашем месте я бы оставил все как есть, пусть себе растет, с каждым годом отбрасывая все более густую тень на стены этой комнаты, которую я называю вашей — если я правильно понял — по ошибке.

Она откинулась на спинку стула — резко, всем телом, каким-то почти вульгарным движением отвернулась от него.

— Но порой его тень точно черные чернила, — мягко, едва слышно возразила она.

— По-моему, все это не имеет никакого значения. — И, смеясь, протянул ей бокал с вином. — Эта женщина стала настоящей пьянчужкой. По вечерам ее видели в барах по ту сторону арсенала, она на ногах не держалась. О ней тогда много злословили.

Анна Дэбаред изображает изумление, слегка через край.

— Я догадывалась, но не думала, что все могло зайти так далеко. Может, в их случае без этого было не обойтись?

— Впрочем, мне известно об этом не больше вашего. Лучше рассказали бы вы мне что-нибудь еще.

— Хорошо, — с отсутствующим видом согласилась она: мысли ее были далеко. — Иногда, по субботам, по Морскому бульвару проходит пара-тройка пьянчужек. Они во все горло распевают песни или спорят между собой. Доходят до самых песчаных дюн, до последнего фонаря, потом поворачивают назад, не замолкая ни на минуту. Обычно они появляются очень поздно, когда все уже давно спят. Ах, если бы вы знали, как отважно бродят они по той части города, такой пустынной по ночам!

— Вы лежите в этой вашей просторной комнате, такой тихой, до вас доносятся их голоса. В комнате царит будто случайный беспорядок, он вовсе не в вашем характере… Вы лежали в постели, вы были там.

Анна Дэбаред вся сжалась и, что с ней иногда случалось, как-то обмякла, будто вовсе лишилась сил. Голос отказал ей. Руки снова немного задрожали.

— Этот бульвар, его хотят продолжить дальше, за дюны, — пробормотала она, — очень скоро, говорят, есть такой проект.

— Вы лежали там. Никто не знал об этом. Через десять минут наступит конец рабочего дня.

— Я знала это, — продолжила Анна Дэбаред, — и… все эти последние годы, в любое время дня и ночи, я всегда это знала, всегда…

— Спали вы или бодрствовали, одетая или совсем нагишом, все эти мужчины, проходя мимо ваших окон, оставались за пределами вашего существования.

Анна Дэбаред встрепенулась как-то виновато и неожиданно стушевалась.

— Не стоит так говорить, — возразила она, — я ведь помню, всякое бывает…

— Да, верно, всякое бывает.

Теперь она уже ни на мгновение не отрывала взгляда от его рта — единственного, что еще освещал последний свет уходящего дня.

— Издалека, весь такой закрытый, прямо у моря, в самом красивом квартале города, этот ваш сад, он кажется совсем другим. В июне прошлого года — через пару дней будет уже год — вы стояли лицом к нему, у входа в дом, встречая нас — тех, кто работает на литейных заводах. На груди, полуобнаженной, был приколот белый цветок магнолии. Меня зовут Шовен.

Она снова принимает свою обычную позу, облокотившись на стол и приблизив к нему лицо. Взгляд блуждающий — выпитое уже дает о себе знать.

— Я знала об этом. И еще что вы без всякого объяснения, без всяких причин уволились с литейного завода, но что вам все равно скоро придется снова вернуться туда, вы ведь так и не нашли себе в городе никакой другой работы.

— Расскажите мне что-нибудь еще. Скоро я уже ни о чем вас больше не попрошу.

И Анна Дэбаред старательно, почти как школьница, принялась пересказывать урок, который так никогда и не выучила:

— Когда я появилась в этом доме, эти бирючины ^[6] уже росли там. Их было много. Когда приближалась гроза, они скрежетали, скрипели, точно стальные. Привыкнуть к этому было все равно что… понимаете, это было все равно что слышать биение собственного сердца. Но я привыкла. А то, что вы рассказывали об этой женщине… это все неправда, будто ее видели такой пьяной, что она и на ногах не держалась, в барах квартала, что вокруг арсенала.

Снова завыл гудок, бесстрастный и неотвратимый, заглушая весь город. Хозяйка посмотрела на часы, отложила свое красное вязанье. Шовен заговорил так спокойно, будто ничего не услышал:

— Много женщин уже жило в этом доме, и все они слышали скрип бирючин вместо биения собственного сердца. Эти бирючины и тогда уже были там.

Все они умерли у себя в спальне, за этим буком, который, что бы вы там ни говорили, теперь уже больше не растет.

— Но ведь неправда и то, что вы говорили мне об этой женщине, будто она каждый вечер напивалась до бесчувствия.