Федор Иванович встал в очередь к окошку регистратуры. Перед ним было всего два человека, но тот, что стоял первым, спорил с женщиной в окошке о каких-то непонятных анализах, справках, адресах, и женщина говорила, как строгая учительница, уверенно отбивала каждую его фразу, и несколько раз доносилось: «Нет мест в стационаре, я ж вам говорю, нет…» Но тот не отступал, доказывал что-то свое. Федор Иванович подумал, что продолжаться этот разговор может бесконечно, а впереди еще один и некоторые пытаются залезть без очереди. Он сжался, готовясь к поединку с женщиной в окошке, но неожиданно споривший человек ушел, а стоявший перед ним молча сунул в окошко бумаги, женщина что-то черкнула в них, и Федор Иванович оказался с ней лицом к лицу. Вблизи он увидел: это была очень уставшая женщина. Испытывая неосознанную нежность ко всем уставшим людям, он разом забыл прежний страх.
– Здравствуйте, – сказал он. – Тут парень, по голове его ударили…
– Пьяный?
– Нет вроде. Я его на трассе подобрал.
– Бомж?
– Кто его знает, он в машине моей, надо бы помочь довести его…
– Паспорт.
– Мой?
– Его! – крикнула женщина.
– Откуда я знаю, есть у него паспорт аль нет, – тем же тоном ответил Федор Иванович. – У него голова в крови.
– Мужчина, здесь у всех все в крови, – вдруг сказала она спокойно. – Ожидайте. Хотя сразу вам говорю, мест в стационаре нет, берем только особо тяжелых. И без паспорта не принимаем. Ожидайте, – повторила женщина, уже не глядя на него.
Федор Иванович отошел от окошка раздраженный – той женщиной и самим собой. Он так и не понял, чего и кого ему нужно ожидать, но уточнить побоялся. Будто утешая этот позорный страх, в голове крутилась возмущенная фраза: «А если и пьяный? Пьяным, выходит, можно бошки разбивать, да?»
Он вышел на улицу. Лохматый, тяжелый снег опускался в свете ярких фонарей над входом. Федор Иванович постоял немного, подошел к машине, открыл дверь: спасенный лежал, опершись на локоть, закинув голову на спинку сиденья, и глядел на него неподвижными огромными глазами.
– Паспорт у тебя есть? – спросил громко, с досадой.
Тот замотал головой.
Федор Иванович плюнул и выругался. Вдруг подумал, что та остановка по малой нужде оказалась для него несчастливой. Часы показывали половину двенадцатого, жена уже, наверное, мечется по дому, ругает его старое сердце и такую же машину. Можно бы попросить кого подсобить, затащить этого в приемный покой, оставить и уехать – не выкинут же его, такого, в конце концов…
Вдруг он увидел: два шофера разговаривают возле бело-красной машины. Узнав близкую себе породу, сбросил растерянность и подошел к ним. Поздоровался и – неожиданно, против намерения своего – спросил тихо и деловито:
– Слышьте, мужики, без паспорта где принимают?
– А чево?
– Да башку парнишка разбил.
– Вези в травмпункт, там всех берут.
Они объяснили ему, как доехать, и, на счастье Федора Ивановича, оказалось это рядом, он ни минуты не плутал. К тому времени спасенный оклемался, смог выбраться из машины и, опершись всей тушей на Федора Ивановича, шаркая по полу большими непослушными ногами, добрался до лавки у стены. Народу в травмпункте было немного, потому и ждать им, считай, не пришлось. Открылась дверь, вышла женщина – худенькая, молодая, но такая же усталая и строгая, как та, в окошке регистратуры, и сказала Федору Ивановичу, когда вошел он со спасенным в кабинет:
– Снимите с него верхнюю одежду. – И прозвучало то же слово: – Ожидайте.
И остался Федор Иванович в коридоре с грязной курткой в руках. Когда увидел он, что всё в травмпункте складывается для него хорошо, мелькнула у него мысль: эти врачи не оставят парня, сделают что надо, а он поедет домой, расскажет жене, почему явился среди ночи, и жена с любовной грубостью, вытирая остатки мокрого на щеках, скажет: «Ну, чево ты у меня такой», – а он ляжет спать с чистой совестью… Но куртка эта будто пригвоздила его к месту. Федор Иванович был хоть и прижимист, но честен до мелочности и, когда в руках его оказывалась чужая вещь, пусть даже ветошь, ни на мгновение не забывал о ней. Пусть эта куртка грязная, а если украдут… Так и простоял около часа, слонялся по коридору до тех пор, пока не окликнули: «Чей больной?» – и он поспешил к кабинету.
– Родственник ваш? – спросила женщина.
– Не, – смущенно улыбнулся Федор Иванович, – на дороге подобрал.
– У него сотрясение сильное. Надо его в больницу.
– Не берут без паспорта… И мест, говорят, нету.
– Тогда по инвалидному удостоверению. Он же инвалид, глухонемой.
Федор Иванович пошатнулся от удивления:
– Как глухонемой?..
– Не знали?
– Так я думал это он от… того, что по голове дали, говорить не может.
– Он слышит немного, но что говорит – мы не поняли.
Посреди недолгого молчания громыхнули двери, и коридор неожиданно заполнился народом.
– На крайний случай отвезите его домой, оттуда вызовите «скорую», – сказала женщина, и эти двое исчезли из ее внимания.
Так же, как и вошли, в обнимку, добрались они до машины. Спасенный был с перебинтованной головой.
Только теперь, открыв дверь, почувствовал Федор Иванович кислый тошнотный запах, видно, вырвало спасенного куда-то под сиденье. Он усадил его и начал кричать:
– Где живешь?! – и наконец услышал от него первое слово:
– До-бой.
– А куда домой-то? Куда?
Шурик что-то говорил, но разобрать было невозможно, когда слышал: «Документы каки не то есть? До-ку-мен-ты!» – мотал головой: как только начал немного сознавать себя, сразу понял – нет черной сумки. Спаситель его впал было в отчаяние и, отчаявшись, решил вернуться в больницу, наорать на всех, но парень вдруг приподнялся и начал выдыхать звуки, в которых Федор Иванович угадал, что говорит он название улицы или квартала, но не мог разобрать… Осенило его: он оторвал от панели блокнотик с привязанной к нему ручкой:
– Пиши! Где живешь – пи-ши!
Вспухшей рукой, горбато, по-старушечьи, Шурик накарябал название улицы…
На место Федор Иванович приехал уже перед рассветом. В городе он помнил лишь два-три нужных ему места, окраин не знал совсем. В травмпункте ему подсказали только примерно, куда надо ехать, и он сжег бак бензина, плутая вдоль разноликих заборов, останавливаясь и спрашивая у редких прохожих нужную улицу и номер дома. Прежнее желание сбежать исчезло, пришла молчаливая азартная злость, желание разорвать упавшую на него этой ночью сеть случайностей, победить и показать, кто он такой, Плакидкин Федор Иванович.
В свете фар увидел он открытую калитку и крыльцо в две ступеньки, и свет будто сам открыл дверь. Выбежала женщина в распахнутой куртке, из-под которой выглядывала покрытая синим халатом округлость. Спасенный подошел к ней сам, переставляя ноги, будто великанские ходули, сделанные из бревен, и о чем-то кричали руки женщины, и Федор Иванович сам не заметил, как пахнуло на него счастьем.