Непереводимая игра слов - читать онлайн книгу. Автор: Александр Гаррос cтр.№ 79

Он живет очень быструю и насыщенную жизнь, умудряется держать себя в отличной форме и выглядеть лет на пятнадцать моложе своего возраста, теннис-велосипед-плавание, молочно-ягодные шейки не в ущерб красному вину, трогательное доверие к гомеопатическим лекарствам, гармонирующее с ездой на экологичной «тойоте-приус» с гибридным движком.

Он любит Азию, снимает про Азию, часто работает и живет в Азии, охотно и неосуждающе причисляет к ней Россию, трактует Чингисхана в частности и историю вообще по пассионарному евразийцу Льву Гумилеву – и вместе с тем зримо являет собой едва ли не самого естественного, ненатужно-стихийного западника, какого я встречал; а уж недоброжелатели Бодрова точно держат его за русофоба, снимающего очернительские опусы исключительно «на потребу Западу» и «для европейских фестивалей».

Он делает такое кино, горячим поклонником которого я никогда себя не числил: оно казалось мне крепким (за вычетом пары-тройки явных неудач) и холодноватым, лишенным того драйва, по которому мы привычно и отделяем творцов от ремесленников. Время спустя, однако, оказалось, что это кино можно пересматривать не кривясь и не зевая, – вроде тот еще комплимент, но много ли кому из одногодков «Кавказского пленника» можно его адресовать? Теперь же, когда свежие претенциозные работы знаменитых бодровских поколенческих соседей, от Соловьева до Михалкова, вызывают даже у тертых критиков вестибулярный шок и лингвистическое удушье, а Бодрова тем временем без помпы рекрутируют в элитный цех ручной сборки на фабрике голливудских блокбастеров, эта разница кажется еще наглядней.

Он, казалось бы, ходячее воплощение слова «профессионал» – ну вот как аристократ Алексей Юрьевич Герман воплощает мем могучего, иррационального авторского гения, так прошедший снизу всю карьерную лестницу: осветитель, сценарист, режиссер, – Бодров персонифицирует образ скромного технолога с набитой рукой, способного взяться за мелодраму, комедию, байопик: не «автор», не творец – ремесленник-хамелеон. Сам себя профессионал Бодров при этом полагает дилетантом – именно дилетантизм, объясняет он мне, создает тот кусочек пустоты внутри, который можно и интересно заполнять чем-то новым. Кажется, он говорит это искренне, без кокетства.

У него имеется гражданская позиция – Бодров подписывал письма в защиту Бахминой и Ходорковского, вот и со мной не раз заговаривает о том, что сейчас всякому приличному мастеру культуры время определяться – с кем он; что его радует социальная активизация интеллектуалов вроде Акунина или Улицкой, и «Гражданина поэта» Быкова и Ефремова он смотрит с наслаждением и считает более весомым вкладом в воспитание гражданского духа, чем десяток митингов; что его печалит инертность молодых коллег, не могущих или не желающих отлить свой диагноз происходящего в России в жесткую и весомую форму искусства, что он бы и сам, не будь глухо занят в других проектах, снял бы нынче прямо политическое кино (тут Бодров даже прозрачно, хоть и без подробностей, намекает мне, что движется в этом направлении – и сослагательным наклонением дело не ограничится). И, однако же, в работе своей он всегда уходил от социальной конкретики в область универсально-человеческого, мифологически-обобщенного: не только в советские годы, когда многие толковые профессионалы скрывались в жанровую отдушину, но и сразу после, когда общественное громогласие сделалось хорошим тоном. Ведь даже и «Кавказский пленник», конечно, не про реальную «первую чеченскую» с ее запредельной жутью, грязью и перекрестным предательством, но про что-то куда более вневременное и повсеместное, равно толстовское, киплинговское, гомеровское: когда сильный с сильным у края земли, и все победители и жертвы правы по-своему – и неправы одинаково… Всё это про миф, разумеется, про миф – и не зря это слово у Бодрова из самых употребимых.

* * *

– То, что я сейчас буду снимать, – говорит он, когда мы сидим в его офисе (неприметный дом в даунтауне Санта-Моники, кабинет бодровского продюсера из «Леджендари» с простым американским именем Бэзил Иванюк), – это в первую очередь зрелище, да. Но мне оно интересно тем, что по сути оно миф. Я люблю миф, мифологическую конструкцию – греческую, языческую, вечную. Миф ведь и требует зрелища, миф – это большая история, большие страсти, большие приключения, большое кино. Медея, убивающая детей, Одиссей, ищущий дорогу на Итаку… В «Седьмом сыне» меня привлекает возможность дать мифологическому сюжету адекватную форму. Потому и ведьмы… Мне не хотелось делать второго «Гарри Поттера», хотелось что-нибудь более dark. Я вот задал себе вопрос касательно ведьм: вопрос о том, откуда берется Зло. О том, привнесенное ли оно, пришедшее к нам со стороны – или нет. Я думаю, нет. Это мы создаем Зло. Я уверен, что ведьмы – это те тысячи и тысячи невинных людей, что были сожжены в Средневековье, что под пытками признали свою вину в колдовстве и связях с Нечистым. И вот они возвращаются. И теперь – да, теперь они ведьмы. Мстящие за то, что с ними сделали, принявшие ту личину, которую им некогда навязали. Мне нравится, что мир этой истории – не черно-белый, что все по уши в дерьме, что всем надо расплачиваться за свои грехи. Мне нравится, что это история мифологическая. Миф в своей обобщенности, в условности своей вообще дает большую свободу.

Тут его прерывает звонок кого-то из продюсеров; на своем бодром, но фонетически разлапистом английском Бодров обсуждает проблему кастинга на роль молодого героя – какого мальчика брать: того, который только что сыграл в четвертых «Пиратах» с Джонни Деппом, того, который снялся в свежем проекте Тима Бертона, или еще какого-нибудь мальчика, не успевшего прыгнуть в суперстары? «С ними проблема в том, что они сходят с ума, – сообщает он доверительно, нажав отбой. – Вот только что ты с ним говорил, и он еще был нормальный. Но выходит картина, огромные сборы, слава – и всё, спекся, сдвинулся по фазе: я кинозвезда! И не только он сдвинулся, и, может, даже не столько, – но все эти люди вокруг, агенты, которые начинают ломить сумасшедшие деньги. Так что будем еще молодых смотреть, тех, кто пока не сошел с ума. Пусть после нашего фильма сходят. Будет уже не жалко».

Бодров ухмыляется и тащит меня в соседнюю комнату, где стопкой у стены свалены эскизы к будущему «Седьмому сыну»: ведьма, висящая в ореоле пламени, как космический посадочный модуль в атмосфере, какие-то боевые медведемонстры в сбруе и ростом с баобаб, храм неведомого бога – компромисс между Ватиканом и звездолетом, сновидческий город, парящий над гаванью…

– Мне после «Монгола» огромные картины предлагают, – жалуется-хвастается Бодров, когда мы возвращаемся в кабинет Бэзила Иванюка. – Что-нибудь на сто пятьдесят миллионов. И говорят: снимешь за семьдесят? Я говорю: ну как я вам сниму за семьдесят, когда тут однозначно сто пятьдесят?! Они говорят: ну ты же снял картину, которая выглядит на сто, за двадцать!.. В Голливуде сейчас тоже все стараются снимать дешевле, все стали осторожнее – отголоски финансового кризиса… Но вот на этом проекте восемьдесят пять миллионов – этого мне достаточно. Тем более когда говорят: восемьдесят пять, если ты в итоге потратишь сто, все будут вполне довольны… Снимать будем в основном в Ванкувере – там огромные студии, и не все заняты, как в Лос-Анджелесе и Лондоне, плюс налоговые скидки, плюс еще очень красивая натура – горы, леса, – всё рядом; мы там выстроим наш город… Но еще будем снимать и где-то в Африке или Южной Америке. Нужна разная натура, чтобы создать пестрый и объемный мир. Я вот полюбил пустыню. Пустыня – в ней есть образ… Понимаешь? Я не могу ничего снять про русскую деревню. В ней грибы хорошо собирать, это да, но в лесу – в лесу ты нихрена не видишь. Пустыня, степь, пампасы – другое дело. Там вот он, маленький человек, – и вот оно, пространство, мир, вечность. А в лесу мира нет. Ты слеп. И образа визуального нет. Это ведь очень русская такая штука – ничего не видим и видеть не хотим. Максимум – просеку вырубим, потом зарастет она… Ландшафт и национальная психология ведь напрямую связаны, нет?