Непереводимая игра слов - читать онлайн книгу. Автор: Александр Гаррос cтр.№ 26

Эта же подспудная правда проецируется и на войну, упорно мешая окончательно уравнять двух участников «матча народовластий». Да, на Восточном фронте бились две очень схожие силы, и за одной стояли Освенцим, гестапо и карательные рейды СС, а за другой – ГУЛАГ, СМЕРШ и чистки НКВД на занятых территориях, про миллион изнасилованных немок умолчим вовсе. Одна сила грезила Великой Германией на завоеванных землях; другая – учредила соцлагерь на освобожденных. Больше того, если по части жестокости к чужим сумрачный тевтонский гений все-таки даст русскому медведю порядочно очков вперед, то по части жестокости к своим империя Сталина однозначно выигрывает у империи Гитлера. Брошенные в топку фольксштурм и гитлерюгенд бледнеют перед штрафбатами, заградотрядами и приравниванием любого пленного к изменнику; и когда Гитлер в финальном помрачении хотел увести за собой в Валгаллу всех германцев, затопив для верности служившее массовым бомбоубежищем берлинское метро, – советские маршалы, ломая оборону Берлина, клали тысячи и тысячи лишних солдатских жизней, будучи вполне в своем уме.

Силы были так схожи, что почти равны. Но видение будущего за силами стояло разное. В нацизме находилось место только сверхчеловеческому и нечеловеческому; коммунизм допускал просто человеческое.

* * *

Победа СССР и союзников над нацистской Германией – больше, чем победа одних народовластий над другим. И полностью отделить Сталина от факта этой победы невозможно; но возможно было бы отделить Сталина от ее празднования. По совести, 9 Мая стоило бы быть днем великой скорби по напрасным жертвам огромнейшей мясорубки в человеческой истории и великого уважения к тем, кто прошел до конца и сумел остановить мясорубку, а не днем варварского торжества одного милитаризованного тоталитаризма над другим.

В реальности, однако, наблюдается нечто противоположное. Не только День Победы (что в путинской, что в путинско-медведевской России) всё сильнее сближается с позднесоветским эталоном – но и Сталин становится не менее, а всё более востребованным персонажем. И не потому, что дать компетентный и однозначный ответ на «вопрос Сталина» нелегко – в конце концов, всё вышесказанное как раз об этом; но сам «вопрос Сталина» не только не уходит из широкого общественного пространства в ведение профессионалов – он оказывается всё более актуальным, насущным. И тенденция эта на удивление синхронна другой – разговорам о необходимости модернизации, «новой перестройки», тотальной реформы современного российского государства с его коррупцией, «ментовским беспределом», экономическим застоем, террористической угрозой и нравственным коллапсом.

Парадокс здесь – лишь кажущийся.

Да, Сталин – двойник Гитлера, носитель яркого и универсального психотипа тирана. Но это лишь один вариант сопоставления. А есть и другой. Сталин – еще и воплощение специфической российской матрицы власти. Специфической – потому что в России она воспроизводится циклически, а ретроспективно (когда боль проходит, а достигнутое через боль остается) выглядит наиболее результативной; «эффективный менеджер», как же.

Чтобы отследить генеалогию Сталина по этой линии, не обязательно быть историком, кандидатуры напрашиваются: Иван Грозный, Петр Великий – не зря же первый в сталинские времена был осторожно реабилитирован, второй – практически канонизирован. А персонально Сталин так и вовсе чрезвычайно благоволил Грозному, давил на Эйзенштейна, снимавшего свой фильм про царя Иоанна, – существует прекрасная запись беседы вождя с режиссером в феврале сорок седьмого, где Сталин, походя укорив Петра за подверженность иностранному влиянию, Грозного аттестует превосходно, говорит о его прозорливости, об оправданности его жестокости, о том, что надо было быть еще жестче: «пять боярских семей недорезал!».

Грозный – крайняя, патологическая точка линии, Петр – напротив, условно оптимальная; схожие черты, однако, очевидны. Постановка и упорное достижение великих целей, невзирая на цену вопроса. Пренебрежение ценностью индивидуальной жизни. Извращенный демократизм – когда всяк равно уязвим, невзирая на место в социальной иерархии. И как высшая публичная точка этого демократизма – до чего опасно завораживающи исторические параллели! – ритуальное сыноубийство. В пограничном, радикальном эпизоде Грозного это припадок священного безумия; в петровском оптимуме – как бы реализация высших государственных интересов. В случае Сталина это благородный отказ освобождать сына Якова из немецкого плена (якобы в обмен на Паулюса), и хотя знаменитая фраза «Я солдат на генералов не меняю», да и весь антураж истории проходят по разряду апокрифов, сохраняется ритуальная сила жеста – жутковатой пародии на Писание, символизирующей высшую справедливость и тем самым богоподобие диктатора.

Эта-то архаическая матрица, так ни разу и не сданная в утиль, актуализируется (теперь – в лице последнего ее воплощения, Сталина) всякий раз, когда предчувствие модернизации или хоть ощущение, что она назрела, повисает в воздухе.

* * *

Конечно же, актуализация эта происходит помимо воли и сознания.

Разумеется, «народ» не жаждет нового закабаления; однако позавчерашняя, сталинская матрица власти оказывается единственным внятным ответом на клептократию, вакуум политических, общественных и нравственных ценностей, на тоску по Большому Проекту, частью которого можно себя ощущать.

Разумеется, «власть», отчисляющая бабло на офшорные счета, учащая отпрысков в Оксфорде, не примеряет на себя френч Генералиссимуса; однако соблазн сталинской самовластной эффективности живет в ней, как микроб, на который не нашлось антибиотика.

И весь этот общественный скандал по поводу Сталина как «эффективного менеджера» – отсюда: в одиозном учебнике истории, по поводу которого разгорелись страсти, нет такой формулировки (хотя несколько пассажей насчет эффективности как цели советских реформ и репрессий есть); но слово «эффективность» попало в точку – и заставило в себя поверить (один мой приятель, весьма компетентный журналист, долго доказывал, что фразу про «эффективного менеджера» сказал лично Путин); заставило горячо спорить о Сталине просто потому, что другой внятной модели эффективности в масштабах нации не предложено.

Здесь корень проблемы: оценка личности Иосифа Виссарионовича до сих пор не перешла в сугубое ведомство профессиональных историков, поскольку сталинской матрице до сих пор нет убедительной альтернативы. А просто отменить ее нельзя – можно только заменить, вытеснить другой. В принципе замена возможна и без союзных штыков или вбомбления страны в каменный век – сумели же Испания или Португалия быстро оправиться после Франко и Салазара. Ссылка на этническую предопределенность, генетически закодированную судьбу тоже сомнительна – достаточно глянуть на Корею Северную и Южную. На российские масштабы пространства и времени, безусловно, стоит делать скидку. Но и времени, и пространства для выработки новой матрицы национальной эффективности у нас было достаточно. То, что этого не произошло, – то ли беда «народа» и вина «власти», то ли наоборот; и уж всяко – вина и беда тех, кого на современном русском называют «элитами», вежливо не замечая, как красноречиво это зарезервированное в грамматике, но ранее не востребованное в живом языке множественное число – потому что много может быть мафиозных кланов или корпораций, а элита у нации все-таки одна.