Под Большой Медведицей - читать онлайн книгу. Автор: Павел Кренев cтр.№ 47

Он остановился, огляделся, стал соображать, что же делать дальше. Решил начать все сначала, вернулся к тому месту, где оборвался след.

Короткий осенний день затухал. Серым туманом на лес наползали сумерки. Феофана это волновало больше всего. В висках ритмично стучало: «Не успею – опоздаю, не успею – опоздаю…»

Он понимал, что, если лебедь останется на ночь в лесу, до утра он не доживет. В этом году развелось лисицы как никогда. Жируют напоследок, перед зимой. Какая-нибудь да натолкнется на следы, найдет по запаху… Да мало ли. Рыси вон шастают, еноты, волки – прорва этих зубастых. А тут птица беспомощная, с перебитым крылом, не отбиться, не улететь… Чего стоит горло перехватить…

Почему он в лес пошел, лебедь-то? Раненый, ему на воде только спасение, не в лесу же…

Стоп!

Там же, впереди, Кривое озеро! Далеко до него, правда, с километр, не меньше, но, может, туда лебедь-то двинул?

Остальные мысли приходили в голову уже на бегу.

«Ну да, Кривое, оно же глубже, корма там больше, это точно! Может, из-за этого?»

Кривое уже просвечивало между сосен, когда впереди, немного справа, он увидел переваливающееся меж кустов белое пятно. Лебедь шел, не особенно спеша. Идти ему, видно, сильно мешало волочащееся по земле крыло. Крыло то и дело цеплялось за можжевелины, за высокий черничник, и птица дергалась, припадала, выпрастывала крыло, шла снова вперед.

Заметив человека, лебедь остановился, вытянул шею, замер. Замер и Феофан. Так они стояли с минуту, вглядываясь друг в друга.

Первым не выдержал Феофан. Он сделал шаг вперед. Лебедь тут же сорвался, замахал здоровым крылом, собравшись, видно, улететь. Но улететь на одном крыле разве можно? Тело его потеряло равновесие, и он завалился на правый бок. Но немедленно вскочил и резво побежал к озеру, махая здоровым крылом.

Феофан догнал его лишь перед самой водой. Да и то случайно. Лебедь с маху влетел в густой вересковый куст и запутался в нем, зацепился сломанным крылом. Феофана же долго не подпускал, шипя на него, пытаясь долбануть клювом в лицо, ущипнуть.

Поняв бесплодность прямых попыток пленить лебедя, Феофан отпрянул, отступил на шаг.

Что же делать-то?

– Чего упрямишься-то, змей? – сказал он хрипло и добродушно. – Добра ведь желаю. Брось-ка кусаться-то, а?

Как завороженный, смотрел Феофан на крыло, вывернутое, плашмя раскинутое. Примерно посередке его темнело пятно. Посредине черное, по бокам красное. Как раз в это пятно и уперлась толстая ветка, не дававшая лебедю возможности двигаться, убежать от него, Феофана. Это как раз и был перелом.

Что-то подкатилось к горлу… Феофан то ли вскрикнул, то ли прохрипел:

– Да тебе же больно, дурень ты! Больно ведь!

И пошел на лебедя.

Он вытянул вперед правую руку и, не замечая ударов по ней тяжелого сильного клюва, перехватил левой шею птицы около головы, правой обнял лебедя за туловище, осторожно примял крылья, оторвал его от земли.

4

Фельдшерица Клавдия Минькова со сна долго не могла сообразить чего от нее хотят. Она была младше Павловского года так на четыре и в общем-то всегда, еще со школы, признавала в нем толкового мужика, за исключением, конечно, некоторых странностей, и по-старому обыкновению называла его на «вы».

Но тут такой поздний звонок, да и пустой вроде бы. Поначалу она попыталась разрешить пустяковый этот вопрос по телефону.

– А вы выпейте димедролу, Феофан Александрович, и ложитесь, голова у вас обязательно пройдет. Может, и не стоит мне к вам…

– Откуда у меня димедрол, Клава? – голос у Павловского был страдальческий, с подвывом. – Приходи скорей, христа ради, жар несусветный, голова счас треснет.

– Ну, если не димедролу, так чего другого: пенталгину, аскофену, выпейте горячего чаю – и под одеяло, пройдет, обещаю…

– Слушай, Клавдия, – возмущался Феофан, – ты эту клятву Герострата, или как там его у вас, принимала? Тебя больной вызывает! Больной! А ты кочевряжисся. Давай, быстро дуй сюда, жалобу хошь чтоб накатал? Помру, будешь знать…

– Вот что, Феофан! – взорвалась наконец интеллигентная Клавдия. – Я сейчас Леню позову, он тебе покажет «дуй». Ты зачем меня зовешь, на ночь-то глядя? Что, я не вижу, что притворяешься! Без Зинки заскучал небось…

С Клавдииным мужем, Леонидом, Павловскому никак не хотелось связываться: здоровый, черт… Легенда с больной головой не прошла, надо теперь выпутываться, придумывать что-нибудь понадежнее. Не скажешь же про лебедя, вовсе сочтет за дурика.

– Ладно, не пугай своим, оглоблей этой… Видали мы…

– Видали-не видали, а голову он быстро выправит, быстрее пенталгина…

– Да поранился я, понимаешь ты, крепко причем…

Фельдшерица замешкалась, судя по шелесту в мембране, заперебирала в руках трубку – не знала, видно, что сказать. На этот раз Феофан как будто не врал. Да и то: не зря же, в самом деле, позвонил, мужик-то серьезный, не гуляка какой.

– Так, а что за ранение? Порез, ушиб? – поинтересовалась она уже деловым, серьезным тоном, каким медики всегда разговаривают с пациентами.

Павловский бухнул так, чтобы ей уже было не отвертеться, чтобы точно пришла со своими бинтами-ватами.

– Перелом у меня, понимаешь ты, хреновое дело…

– Перелом чего? – забеспокоилась Минькова и часто задышала в трубку.

– Да руку тут… Треснула зараза, как спичка…

– К-ха, да что ж вы сразу-то не… – голос у Клавдии задрожал, перешел в жалостливый, плачущий. Таким голосом женщины разговаривают, когда чувствуют свою вину. – Про голову мне голову морочите.

– Это я от боли, – тихо сказал Павловский. – Посмотрел бы я на тебя, Клава, в таком состоянии. Всякая дребедень в голову лезет. Да и пугать не хотел, думал, так придешь…

– Да, а диагноз-то разный, одно дело таблетки, другое – шины накладывать.

– Во-во, шины не забудь, – наказал ей Феофан, – да лекарств побольше…

Клавдия чуть не с порога попыталась оказать Феофану первую медицинскую помощь.

Запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, быстро скинула с себя пальто, сполоснула руки, вытерла принесенным с собой полотенцем, торопливо подошла к Павловскому.

Тот сидел на стуле рядом со столом в сером шерстяном свитере и почему-то улыбался. На эту улыбку Минькова внимания не обратила. Она знала, что у больных, а тем более у серьезно травмированных, это бывает. Своего рода шок.

– Ну так что с рукой, Феофан Александрович? Показывайте.

Павловский молчал и все улыбался.

Клавдия стояла, ничего не понимая, потом в поведении Феофана все же распознала некое коварство. Она не знала что ей делать дальше.