– Продолжайте, – велела Амалия, видя, что мой брат умолк.
– А что еще можно сказать? – пожал плечами Гийом. – Все и так ясно, по-моему. Пино-Лартиг произнес блестящую обвинительную речь и заклеймил Аржантея как последнего негодяя. Судья Фирмен, со своей стороны, тоже сделал все, чтобы не дать обвиняемому оправдаться. А Дезире Фонтенуа…
– Что Дезире Фонтенуа? – встрепенулась Амалия. – Вы хотите сказать, что и она была причастна к этому?
– Точно я не знаю, но, кажется, она дала показания против Аржантея. Разумеется, ее принудил мой отец. Пино-Лартиг сватался к ней, но Дезире сопротивлялась браку с ним. Отец пообещал ей, что свадьбы не будет, если она поможет «утопить» инженера, и она сделала все, что могла. Она сказала, что он сорил деньгами, что он вел беспорядочный образ жизни и открыто ухаживал за ней. Все это было ложью от начала до конца, но на присяжных ее слова произвели большое впечатление. Фальшивомонетчик, да еще такой аморальный тип, наверняка заслуживал самого тяжкого наказания.
– Значит, Дезире тоже… – начала Амалия и осеклась. – Черт возьми!
Она хмурилась и не смотрела на меня. Лично я ничего не понимал. Разве она с самого начала не знала, что именно Дезире Фонтенуа стала первой жертвой?
– Разумеется, – продолжал Гийом, – после процесса мой отец вовсе не собирался сдержать слово, данное Дезире. Она должна была выйти за Пино-Лартига, вне зависимости от того, хотелось ли ей этого или нет. – Гийом поколебался. – Мне известно, что произошла жуткая семейная ссора. Тогда отец выгнал Дезире из дома. Он рассчитывал, что она вынуждена будет скоро вернуться, да не тут-то было. Вскоре она встретила русского князя, Лобанова, и вместе с ним уехала в Петербург.
– Относительно Дезире все ясно, – сказала Амалия, нервно утирая лоб, – а что произошло с Раймоном Аржантеем?
Гийом отвел глаза.
– Его признали виновным по всем пунктам обвинения. Аржантею грозило тюремное заключение, но, наверное, не это страшило его больше всего, а позор, которому он подвергся. В ночь после объявления приговора он повесился в своей камере.
– А-а… – протянула Амалия, – скажите, а Филипп Бретель знал о случившемся?
– Думаю, да, – не колеблясь, ответил Гийом. – Отец очень доверял Филиппу. Управляющий был в курсе всех его дел.
– Так, так… – отозвалась Амалия, мельком улыбнувшись мне. – Но я вообще-то имела в виду другое. Филипп Бретель случайно не помогал вашему отцу «утопить», как вы выразились, Аржантея?
– Это мне неизвестно, – отвечал Гийом. – Может быть, да, а может быть, и нет. Я же говорю вам, я знаю далеко не все, что происходило.
– Итак, Раймон Аржантей повесился, а Эрнест Коломбье остался единоличным владельцем открытия, которое могло сделать его очень богатым, – подытожила Амалия. – Он развернул производство, сам император Наполеон Третий признал его заслуги и пожаловал ему графский титул, и все шло прекрасно. Конечно, пришлось поделиться кое-чем с людьми, которые помогли ему уничтожить талантливого инженера, и поэтому Пино-Лартиг, Фирмен и Луи Констан оказались держателями акций его заводов. Пино-Лартиг даже забросил прокурорское дело и стал депутатом, а Констан сделался его помощником. Вот только прогресс не стоит на месте, и со временем открытие Аржантея стало приносить меньший доход. А потом друзья решили отметить Рождество в старинном замке, расположенном на высокой горе, и именно тут их настигла смерть. Пришла пора платить по старым счетам, – пояснила Амалия.
Я сидел в кресле, съежившись и сгорая от стыда. За отца, который всегда казался мне таким великодушным, а на самом деле был подлецом. За его друзей, которые ради денег хладнокровно оговорили невинного человека. За себя – потому что был слишком мал и ничего, ничего не мог исправить.
– Стало быть, – после небольшой паузы заговорила Амалия, – мы имеем пять убийств. Четыре – в Иссервиле и одно – в Париже. Дезире Фонтенуа, судья Фирмен, Луи Констан, Пино-Лартиг и граф Эрнест дю Коломбье. Все они были замешаны в деле Аржантея. – Амалия глубоко вздохнула. – Нет никаких сомнений: это месть.
– Но ведь Раймон Аржантей давно умер! – воскликнул я. – Если кто-то хотел отомстить за него, почему он ждал так долго?
– Вот именно, малыш, – отозвалась Амалия, и в глазах ее полыхнули и угасли золотистые искры. – Он ждал, потому что в 1867 году был еще ребенком, и ему надо было вырасти. Да, именно так. – Она обернулась к Гийому. – Что вам известно о детях Раймона?
– Насколько я помню, – как в забытьи прошептал мой брат, – у Аржантея была жена, но о детях я ничего не слышал. Возможно, они были в то время слишком малы, и мой отец ими не интересовался.
Амалия нахмурилась.
– А что стало с женой Аржантея?
– Она умерла вскоре после процесса, – ответил Гийом. – Говорили, что ее свела в могилу скоротечная чахотка, но я почему-то думаю, что она умерла от горя. Она была очень привязана к своему мужу, – добавил он, словно извиняясь.
Амалия мгновение поразмыслила.
– Это все, что вам известно, месье Коломбье? Вы ничего не забыли?
– Нет, – пробормотал Гийом, водя вокруг себя рукой. – Мне… мне нехорошо. Я хочу вернуться к себе. Пожалуйста… помогите мне.
– Но мы можем отвести вам любую комнату в замке! – вырвалось у Амалии. – Вам вовсе не обязательно возвращаться в ваше убежище!
– Вы не понимаете… – простонал Гийом. – Как только я ложусь на свою кровать, мне сразу же становится значительно легче. Наверное, я уже привык. – Он слабо улыбнулся.
– Хорошо, – смирилась Амалия. – Идемте, я отведу вас обратно. Кстати, я так и не поблагодарила вас за то, что вы сделали для меня тогда.
– О, мадам, – прошептал мой брат, – не стоит и говорить, сущий пустяк!
Он попытался подняться с кресла, но не смог и, застонав, рухнул обратно.
– Люсьен, – воскликнула Амалия, – скорее зови доктора и Маню! Надо отвести его обратно в потайную комнату, раз уж он так хочет этого.
Я побежал выполнять ее поручение, но наткнулся на Матильду, которая во что бы то ни стало хотела знать, что мадам Дюпон делает с ее мужем.
– Не волнуйтесь, – сказал я ей, – с моим братом все хорошо!
Но Гийом совсем ослабел, и доктор Виньере вместе с лакеем едва вывели его из комнаты. Он шатался, как пьяный, и все время шептал что-то неразборчивое.
Едва мужчины вышли из комнаты, как в ней появились два новых лица – Эдмонда Бретель, с крепко сжатыми губами, вела за собой своего супруга. Судя по его виду, он не испытывал особого восторга от ее действий, однако не решался ей перечить.
– Что вам угодно, месье, и вам, мадам? – довольно холодно осведомилась Амалия.
– Мадам Дюпон, – торжественно объявила Эдмонда, – мы должны сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Чрезвычайно!
– Буду рада вас выслушать… Прошу вас, присаживайтесь.