На Пришибских высотах алая роса - читать онлайн книгу. Автор: Лиана Мусатова cтр.№ 58

– Да, оттуда. Вся символика оттуда. «Зиг» – это двойная руна, обозначающая победу.

– А, что, вообще, такое «руна»?

– Это слово переводится, как тайна или шептать. Руна – это знак, заключающий в себе магическую силу. Часть рун позже стала основой древнескандинавского алфавита. Каждый знак несет определенный звук. Рунами можно писать и в Европе и в Азии, потому что они означают и там, и там одни и те же звуки. Считается, что каждая начерченная руна, оказывает свое воздействие в зависимости от того, что она обозначает. Есть руны, защищающие кого-либо или что-либо, есть ускоряющие или замедляющие, например, то или другое событие. Умение трактовать руны считалось искусством. Это не каждому было под силу. Только избранные, которым было передано знание о взаимодействии рун между собой, умели складывать из них тексты заклинаний и сакральные формулы. Как только Гитлер пришел к власти, сразу же старая немецкая символика стала заменяться рунической. В эмблемах курсантов гитлерюгенда использовалась руна Тейваз. Она посвящена однорукому богу войны Тюру.

– По-моему им не очень помогает эта символика. Сила русского духа сильнее вашей мистики.

– Ты прав. Я тоже убедился в том, что вы сильнее духом, чем мы, если брать в общей сложности. Конечно, есть всякие, но ваши партизаны и подпольщики проявляют чудеса героизма. Девчонки терпят такие пытки, какие не всякий мужчина вытерпит, и никого не выдают. Моя любимая девушка тоже в диверсантки пошла по зову сердца. В тюрьме оказалась, и, если бы не мой друг, погибла бы там. А я теперь иду к вам, чтобы спасти ее от смерти.

– Из немецкой тюрьмы вышла, а в русскую попала?

– Думаю, что так.

За портфель Первых похвалили, а за «языка» поругали и еще ругали за то, что провел операцию не по намеченному плану.

– Почему самовольничал? Если бы не взял портфель, был бы тебе трибунал, – допекал его командир полковой разведки.

– Да, мы и так все под трибуналом ходим. Шаг – влево, шаг – вправо, и трибунал! Я уже объяснял: по намеченному плану, мы бы портфель не взяли. Исходил из создавшейся обстановки.

– Двоих бойцов потерял!

– Если бы на дороге брали, все бы там остались.

Потом его особисты допрашивали:

– Почему не дал немца застрелить?

Не ожидал он, что Витя Попов продаст его, вроде такой покладистый парень был. Теперь он понял, что вся покладистость его была наигранной. Первых отстранили от боевых действий. Вскрывалась целая шпионская организация: Гелен, Первых, Табаченко и Чижевская. Но в этом надо было еще хорошо разобраться. Всех троих допрашивали до тех пор, пока не решили вопрос с Геленом. Он оказался нужным человеком. Много знал, имел хорошие связи в рейхе и согласился работать на советскую разведку при условии сохранения жизни Люси. Он со временем предоставил протоколы ее допросов, из которых было видно, что она никого не предавала. В этом ему помог Курт. Расстрел ей заменили лагерем. Свидетельствовал о работе медсестры Екатерины Кавериной, работе которой не препятствовал. Рассказал случай с паспортом.

* * *

В лагерь, где отбывала свое наказание Люся, давно уже просочилась весть о нашумевшем на фронтах приказе № 227. Он коснулся и их – зэков. Как одной из важнейших карательных мер этого приказа, было создание штрафных формирований. Военным советам фронтов, их командующим предписывалось «сформировать в пределах фронта от одного до трех штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины». Но этот приказ коснулся не только тех, кто оступился на фронте, но и тех, кто отбывал наказания в лагерях или исправительно-трудовых колониях. И, следуя логике, решили, что держать их за решеткой или колючей проволокой, ограждать их от обрушившейся на Советский Союз беды, было бы неразумно. Руководство страны давало им, оступившимся или смалодушничавшим, совершившим промах, шанс – возможность искупить свою вину, снять с себя черное пятно обвинения ценой собственной крови.

Законы военного времени предусматривали за большинство воинских преступлений расстрел или, в лучшем случае, длительное заключение в тюрьме. У Люси была единственная возможность снять с себя эту нелепую судимость – пойти на фронт. И она решила проситься на фронт, понимая, какой опасности себя подвергает.

Она вспомнила рассказ Вильгельма о немецких штрафных отрядах, о своем возмущении и о том, что даже в мыслях не допускала, что и в Красной Армии могут быть такие формирования. Как быстро и неожиданным образом все меняется на войне. Сейчас она не то, что соглашается с их существованием, а идет в это формирование, как единственную возможность спасения от позора. Из рассказов любимого она знала, что эти боевые единицы направлялись в самые опасные и непредсказуемые обстоятельства. Их бросали в схватку с противником туда, куда, следуя здравому рассудку и боевому уставу пехоты, бросать было не положено. Возможность погибнуть у штрафника была большей, чем у обычного бойца, но все-таки не стопроцентной. У Люси была возможность выбора, и она выбрала – фронт. Ей до сих пор не пришлось воевать, но она видела и понимала, что без жестокого боя не отдавалась ни одна высота, ни одна деревня. И поэтому, хотя и предполагалось, что особые формирования будут направляться на самые сложные участки фронта, Люсю это не пугало, потому что легких участков на войне не было.

14.

Оказавшись в окружении, бойцы отразили несколько атак противника, нанеся ему большой урон, но сами уходили в спешке, не в состоянии забрать раненных. Из всей автоматной очереди, выпущенной в Соню, в нее попали только две пули, которые прошли на вылет, не затронув жизненно важные органы. Ее спасло то, что, поднимаясь над бруствером, она не стояла неподвижно даже долю секунды. На подсознательном уровне, она ввернулась в это открытое пространство по принципу движения веретена, и, не успев выпрямиться во весь рост, бросилась вниз. Со стороны это выглядело так, как будто бы она упала подрезанная автоматной очередью.

Когда она пришла в себя, бой уже откатился, и до нее доносились только его отголоски. Она была настолько слаба, что не могла поднять головы, чтобы осмотреться. Вдруг она услышала скрип орудия и русский мат. Она позвала, но так тихо, что ее никто не услышал. Ей казалось, что она громко кричит, но это был всего лишь слабый зов слабеющей плоти. Понимая, что, если ее не подберут сейчас, то, истекающая кровью, останется одна в промозглой ноябрьской ночи и погибнет. Она звала на помощь, напрягая последние силы. Потом услышала немецкую речь. К ней кто-то шел, освещенный лунным светом. Но луны не было. Низкие тяжелые тучи затянули небо и приблизили наступление сумерек. Соня то теряла сознание, то приходила в себя. Реальность переплеталась с миражами. Ее интересовало: «Откуда взялась луна? И лучи ее какие-то странные – светят не с неба, а из-за спины». Мама озиралась по сторонам, как будто бы кого-то искала. Ну, конечно же, сообразила Соня, она ищет меня. «Мама, мама, я здесь, – позвала Соня, – иди прямо и найдешь меня». Услышав ее голос, мама пошла быстрее. Она была уже совсем близко, и Соня протянула к ней руки, но они наткнулись на что-то холодное. Прозрачная ледяная стена стояла преградой между ними. Соня била ладонями по обжигающему холоду, и кричала: «Пусти ко мне маму! Пропусти ее!» Но мама постепенно удалялась и совсем исчезла, а потом вдруг показалась из-за высокого холма, поросшего сочной высокой травой и цветами необыкновенной красоты и цвета. Их лепестки были разных оттенков и переливались на солнце, словно посеребренные. «Как же красиво, – удивлялась Соня, – и мама такая молодая, как в детстве, и как тепло, не так, как в том лесу, в котором ее оставили лежать однополчане. Она спешила маме навстречу, раздвигая руками высокое пестрое разнотравье, и грелась в лучах яркого солнца. А лучи, словно серебряные нити тянулись к ней от самого светила, из самого высока до земли, по которой она шла. Коснувшись ее кожи, дрожали и немножечко щекотали. Ей становилось не только смешно и щекотно, но и радостно, потому что она знала – это живительные силы вливаются в нее, и она все-таки выбралась из того сырого и темного леса и теперь у нее есть возможность остаться под солнцем. Где-то глубоко внутри нее ей что-то говорило о том, что она спасена, и от нее зависит, останется она под солнцем, освещаемая его лучами, дающими жизнь светом и согреваемая их теплом, вливающимся в душу добром и милосердием, или вернется в темные холодные дебри осеннего леса. В голове вертелся вопрос: «Почему я должна выбирать? И так понятно, что я хочу остаться под солнцем». Но, что-то едва уловимое и тревожное шевелилось в душе, подсказывая, что не так легко остаться под солнцем, что есть много причин, которые будут тянуть ее назад в лес на мокрые ветки. «Что это за причины? – мучилась она в догадках, – что может заставить меня отказаться от этого блаженного тепла, растекающегося по телу. Ощущение промозглого леса, которое все время присутствовало в ее сознании и не уходило, не отпускало и держало, притягивая невидимыми, но ощущаемыми противными грязными, скользкими, холодными и мокрыми щупальцами, досаждало ей. И только время от времени и на короткий срок выглядывало солнце, и они с мамой опять бежали друг другу навстречу, купаясь в его благодатных лучах.