Неизвестность - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Слаповский cтр.№ 18

Еще раз извините за беспокойство.

Н.Т. Смирнов.

И есть еще одна идея, которую я с Вами очень хотел бы обсудить: о превращении крестьянина в пролетариат. Но это уже в другой раз.

21 июня 1930 г. ^[20]

Заявление

Я, Смирнов Никлай Тимофеевич, 12 марта 1894 года рождения (по ст. стилю), полностью признаю предъявленную мне вину, что примнял необоснованые пытки и репресии трудящегося населения с. Смирново, искривив сознательно искривив линию Партии и лично тов. Товарища Сталина по исправлению перегибов в деле раскулачвания и коллективизации сельского хозяйства. Признаю, что этой причиной было возникновение женских волнений местного женского бандитизма на почве частнособственческих инстинктов, а не дествия ОГПУ и органов. Тем более Партии. Признаю, что это была провокацонная деятельность в направление дескредетации политики Советской Власти. Признаю, что действовал в сговоре предварительном сговоре с другими лицами, имена которых не могу назвать в следствии, что не помню моего не желания сотрудничать с следствием. Полностью готов понести справедливое наказание. Претензий к следствию не имею. Сломаность моей руки вызвана моими действиями против следователя Л.И. Зильбер и вызваной охраны, которая может потввердить, как свидетели.

В дополнении сообщаю, что вражеские записи, сделанные мной собственноручно в этой тетради, сделаны с целью опороченья Советской Власти, в чем глубоко сожалею и раскаиваюсь. Прошу приобщить их к делу уничтожить их способом сжигания, как рассадник ^[21]

30 декабря, воскресенье. 1934 г.

Как я теперь понимаю, я пишу для потомков. Чтобы они получили сведения о моей жизни из первых рук. И жизни окружающих людей. Мне хочется сказать: «Дорогие потомки! Хотя мы верим только в реальную жизнь, но в ней есть необыкновенные случаи. Однако в них нет никакого божественного промысла, а чистое совпадение».

Когда я был под арестом, мою тетрадь отдали служащему там человеку, чтобы сжечь. Кто мог знать, что им окажется житель Покровска, мой знакомый, которого я не буду называть. Он увидел чистые листы и решил взять их себе вместе с тетрадью. Но дома прочитал, увидел там многое, особенно письмо к Сталину, и испугался. Он решил ее все-таки сжечь, но тут им овладел психоз. Он боялся, что увидят, как он жжет, спросят, что это такое, выхватят из огня. И увидят, что он жжет письмо к Сталину. И ведь везде люди, везде глаза. Если уйти куда-то в лес, это еще подозрительней, когда человек один в лесу. Что он там делает? Когда кажется, что никого нет, тут-то и появляются ненужные глаза. В этом он прав, это я знаю уже и по себе.

Тогда он решил пойти в нужник и утопить в кал. Нужник закрытый, никто не видит. Но там его стали одолевать мысли, что будут выкачивать, когда яма заполнится, найдут тетрадь. И это еще хуже, чем схватить из огня. Утопить письмо к Сталину в кале – преступление тянет на полную 58 статью.

Так он мучился и не знал, как быть. Уничтожать опасно, хранить тоже опасно. Тут его откомандировали назад в Покровск. Он решил взять тетрадь и выкинуть по дороге. Но ему все время казалось, что кто-то наблюдает. И он не рискнул.

Приехал, спрятал тетрадь. А когда я вернулся, он узнал, пришел ко мне и сказал: «Возьми ее, ради бога, но не говори, что я ее тебе дал. Скажи, что нашел или еще что. И лучше всего – сожги. Но я тебе этого не советовал».

Я взял и сказал: «Хорошо, сожгу без твоего совета, а ты забудь». Он засмеялся и сказал: «Первый раз за все эти годы засну спокойно».

И я хотел сжечь, но почитал, увидел все свои глупости, ошибки, страдания и мучения, но и радость тоже, и всю мою жизнь, и стало жалко, что это пропадет. Пусть останется как есть, в том числе моя предыдущая безграмотность, которую смешно читать.

Буду писать и дальше. Это уж не просто привычка, а как для пьяницы водка – тянет, и все тут.

Не буду здесь описывать, что было со мной за эти почти четыре года. Заключили в лагерь на Севере, но могли присудить и больше, вплоть до расстрела. Там работал, как получалось, а потом по инвалидности и грамотности назначили быть в лагерной обслуге. Нас там не очень любили что с той, что с другой стороны. Многие от этого озлоблялись, а я стал как бесчувственный по отношению ко всем трудностям и обидам. Я сказал себе: это страшный сон, он рано или поздно кончится. Вообрази себе, что происходит не с тобой, и будет легче. Мне это очень помогло. Доходило до того, что мне дают по зубам, я падаю и головой роняю бюстик со стола, и вот на полу лежат вместе моя голова и голова бюстика, обе разбиты. И я это будто вижу со стороны, и мне, хотя и больно, становится смешно. Правда, не смеялся. Те, кто били, не любили смеха надо собой. Могли за это даже убить.

Я приказал себе терпеть и вернуться к Володе и Кате. Я им нужен. Володе сейчас уже 13 лет, а Кате 5 и 2 месяца. Я думал о них, и этим спасся.

Жизнь в лагерях – не жизнь. Там тоже есть человеческие отношения, но так мало, что не о чем писать. А о других отношениях я писать не хочу. Я вычеркнул эти годы из своей жизни, будто их не было.

А ведь правду сказать, когда вернулся, когда прошел всего месяц, я осмотрелся, отдохнул и не то чтобы отъелся, потому что особо нечем, но все же подкормился немного, так вот, всего месяц прошел, и мне перестали сниться лагерные собаки, а еще через месяц я почти ни о чем не вспоминал. Будто и не было.

Единственно, осталась память о Т.Н., замечательном и умном человеке. Он был слепой, его поставили на женскую работу стирать для персонала. Стирать можно и не глядя, из одного бака берешь, в другом завариваешь. Ему не раз подставляли для смеха кипяток или горячий утюг, но он берегся, хотя все же обжигался. Мы с ним говорили, и он меня хвалил, что я неглупый человек. Это было приятно. Я ему доверился и рассказал про свою жизнь. И он сказал так: когда политика власти идет на то, чтобы гнуть людей, неважно, к хорошему или плохому, всегда есть риск недогнуть или перегнуть. Недогнешь – виноват, перегнешь – опять виноват. Потому что никто не знает, как гнуть в меру. И где эта мера, тоже никто не знает. Делай вывод: лучше не иметь дела с такой работой, где надо гнуть людей. Живи самостоятельно.

Я сказал, что социализм не предусмотривает самостоятельной жизни. Он ответил, что да, нельзя жить в обществе и быть от него свободным, как завещал великий Ленин, но можно хотя бы попытаться. И что разум всегда возьмет свое. И главное – сохранить этот разум и передать детям.