|
Cтраница 11
Эх, батюшка, эх, матушка, хоть жалко вас до тла, Но с вами жизнь по правде была мне тяжела. Я слышал, что работай, с моих младых ногтей, А ласку видел редко среди других детей. Я вас не виновачу, вы сами от отцов Не получали ласки во веки всех веков. И дети все имели сноровку для труда, Но в остальном повадка у них была груба. Но я за вас отвечу сторицей и вполне, Я всех детей привечу, что бог пошлет ко мне. Я всех их обнимаю, им ласку говорю, Чтоб жизнь они любили, как я ее люблю. Горизонт
Жалко, кто горизонта не видит. И, как канарейка, щебечет впустую. А кто-то закрылся в своей обиде И не хочет видеть долю другую. Я ему говорю: вот твой горизонт, Поверни, если не веришь, глаза. Но он куда-то в сторону бредет, Будто нарочно ослеп навсегда. А я, хоть давно лишился руки, Но мои товарищи – мои руки. И если неба не видно, дойду до реки, А не буду в комнате помирать от скуки. Ты радуешься, что живешь одинок, А время, как снег, тает. И если ты не знаешь, где горизонт, Спроси у того, кто знает. На мою смерть
Когда умру, не надо мне Оркестра и наград. И вслед за мной по всей Земле Устроивать парад. Я все равно один умру И не услышу вас. Но может, кто-то вдруг меня В последний спросит раз. Чего хотел бы, Николай, Когда бы если вдруг Ты оживел на краткий миг, Скажи и пожелай? И я скажу вам в тишине В последний этот час, Что ничего не надо мне, Кроме любимых глаз. Когда увижу, что она И без меня счастлива, Тогда спокойно я со дна Вздохну своей могилы. Но напоследок тихо я Скажу ей также твердо, Что буду вечно я тебя Любить, живой и мертвый. 23 мая 1926 года
Ich ging in sein Notizbuch zurück
[8].
Вова у нас говорит сразу на двух языках, перенимая у Вали, мне это нравится.
Валя со мной тоже с самого начала иногда говорила по-немецки, но сперва в шутку, все равно я не понимал. А один раз сказала: «Коля, бринген вассер, битте»
[9], а я взял ведро и принес. Она обрадовалась: «Ты понял?» А я даже не заметил, что она по-немецки. Услышал про воду, да и пошел.
И Валя стала меня учить, хотя мы еще не знали, что это сыграет роль и возникнут события, из-за которых я нарушаю традицию и пишу не в конце года, а сейчас.
Мы были в гостях у дяди Вали, Альфреда Петровича Кессениха, который был партийный агитатор. Он смотрел на мою отсутствующую руку и спрашивал про меня подробности, как я и что. Я рассказал. Он сказал, что весной у меня будет командировка. Я ему сказал, что никак, я секретарь ячейки, да еще рабфак, да учу паровозы. Но он сказал, что командировка не навсегда и по важному делу.
И в апреле мы поехали, перед севом. Он мне по дороге сказал, что будем вести агитацию за коммуны и колхозы. А также сдача излишков. Народ немреспублики это принимает тяжело. Он не любит свое начальство, потому что в гражданскую оно над ним нашутилось от всей души. Я удивился, что немцы мордовали немцев. Русские понятно, мы с этим живем всегда, нас много и нам друг друга не жалко, а если взять других, которых меньше и живут кучно, они, я заметил, друг за друга стоят крепко. Татаре, евреи или хохлы, которые были у нас в Киевке.
Он сказал, что революция упразднила нацию как класс. Был у него приятель Шафлер или Шуфлер, я не запомнил, а переспрашивать постеснялся. Этот Шафлер, хоть и немец, к своим был чистый зверь, еще в далеком 17-м году, как услышал про Октябрьский переворот, организовал красногвардейскую банду и оружием подавлял контрреволюцию даже до того, как она возникла
[10].
Приехали в Варенбург и вели пропаганду. Для этого народ собрали перед церковью. Альфред Петрович показывал на меня и на мою руку и говорил, что я тоже крестьянин, но воевал за революцию и имею правильное понятие об общей жизни. Он говорил по-русски и по-немецки. Потом попросил меня сказать, я тоже говорил. Немного даже по-немецки. Люди слушали и хоть молчали, но соглашались. Альфред Петрович был довольный, он говорил мне, что я наглядная агитация.
Мы потом зашли в церковь. Я удивился, что она внутри голая, только скамейки, а впереди крест с Христом. Но красиво, чисто. И там у них музыка с трубами, я понажимал там палочки, звучит очень великолепно
[11]. Я раньше толком не знал, что христиане бывают разные. Думал, что православные – это настоящие христиане, а другие нехристи. Альфред Петрович объяснил, что есть много разных христиан. И каждые из них считают тоже себя настоящими, а других нехристями.
Мы с ним еще разговаривали, когда ехали дальше. Я увидел в Варенбурге много домов, которые меня до обиды удивили. Обида была потому, что наши избы, не говоря про дворы, много хуже и неприглядней. А у немцев дома добротные и стоят на высокой каменной кладке, получается, как два этажа, заборы ровные, повдоль улиц канавки для воды и даже дорожки из досок, как в городе. И ведь тут у них тоже бывают и засухи, и голод их тоже не обошел. От чего такая разница? Я спросил об этом у Альфреда Петровича, тот сказал, что вы долго были крепостные, а местные немцы никогда крепостными не были. У вас любой мог все отнять, а у них было отнять труднее, хотя тоже можно, что подтвердила революция. Они передавали имущество и деньги по наследству, а вы после себя не оставляете ни имущества, ни денег. У них какую вещь ни возьми, что ложку, что прялку, что кружавчик на камоде, всему по сто лет, а у вас и ложки-то деревянные, поел и бросил. Даже и поговорка про это говорит, что кашу слопал, чашку об пол. Не говоря про кружавчики, да и камодов вы не видали, кроме сундуков. Но он после этого оправдал русских. Он сказал, что вы зато понимаете глубину существования, что оно на земле временное. Что голым человек приходит и голым уходит.
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|