Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - читать онлайн книгу. Автор: Елена Семенова cтр.№ 57

Прошло десять дней. Так же лязгали по ночам двери, так же топали ноги уводимых, так же слышались их голоса, крики, плач… Но вот, днём вызвал надзиратель:

– Вигель, на выход!

Удивился Пётр Андреевич. Днём – и на выход? Уже днём расправы вершить стали? Ночей перестало хватать? Поднялся тяжело, пожал руку офицеру, кивнул всем оставляемым, вышел.

Уверен был Вигель, что поведут его на расстрел, а его – отпустили…

Не мог разгадать Пётр Андреевич этой загадки. Чья рука поворожила всесильная? Что за странный пасьянс раскладывали палачи? Какая система у них, что своего же, рабочего расстреляли, а бывшего следователя, депутата Московской Думы, монархиста – отпустили? Почему дали осечку? Шёл Вигель по дорогим сердцу улицам, кои не чаял больше увидеть, каждому дому, каждому дереву, каждому камню мостовой радуясь (ведь родное всё – с детства!), не верил своему избавлению. Три месяца провёл он в заключении, лето миновало, и встречала его осень, уже раззолотившая листву. Москва запустела за это время ещё больше. Людей было мало, а грязи на мостовых добавилось. А всё-таки была это Москва, любушка, несравненная… И на каждый храм рука сама собой крестилась, и слёзы выступали на глаза, и сердце заходилось. Вот, и Малая Дмитровка. Дом родной. Поднялся по лестнице, постучал. Открыла дверь жена. Открыла и обмерла, не веря своим глазам. Уже не ждала, уже, после выстрела в Ленина, не надеялась…

Много новостей ждало Вигеля дома. Из них самая худшая: за лето многих коллег и друзей по Национальному союзу арестовали. После покушения на Ильича, на новом витке террора взяли ближайшего друга Сабурова, и вряд ли удалось уцелеть ему в беспощадных жерновах сатанинской мельницы… Володя Олицкий цел и невредим был, но озлён, желчен, как никогда прежде. Сообщение о гибели родственника, принял спокойно: в юности ближе родных братьев были они, а последние десятилетия почти не виделись, редко сносились письменно. Хорошими новостями не баловала жизнь, но всё ж и не без них: профессор Миловидов, который весной едва ли не при смерти был, немного поправился, поступил на службу – смотрителем в родной свой музей, теперь государственной собственностью объявленный. Не мог милейший Юрий Сергеевич оставить своего музея, забота о нём только и заставила его снова встать на ноги. Жалование было назначено ему нищенское, но хоть что-то – всё лучше, чем ничего.

А дом – обеднел. На стенах уныло смотрелись пустоты там, где ещё недавно висели картины великих мастеров. А Олюшка – в платье изношенном, похудевшая, усталая – сколько разом легло на её хрупкие плечи! И всегда-то была она тоненькой, хрупкой – притронуться страшно, а сейчас, кажется, дуновения ветра достанет, чтобы унести. Но бодрилась, держалась, и преклонялся Пётр Андреевич перед мужеством жены. Как выносит она всё это?..

Через несколько дней после освобождения Вигель получил записку от князя Долгорукова. Павел Дмитриевич просил о встрече. Назначил прийти на Никитский бульвар. Пётр Андреевич явился в назначенный час и сразу увидел князя. Тот сидел на скамейке без всякой маскировки (лишь бороду окладистую подкоротил несколько – под хохла), читал развёрнутую во всю ширь простыню «Известий».

– Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Я вижу, вы не скрываетесь?

– Разве вы не видите, я скрываюсь за газетой, – улыбнулся князь, протягивая руку. – С чудесным вас освобождением, Пётр Андреевич! Счастлив вас видеть вновь!

Вигель сел. Долгоруков отложил газету и, повернувшись к собеседнику, заговорил вполголоса:

– Каковы ваши планы теперь, Пётр Андреевич?

– Признаться, я ещё не успел ничего сообразить. Сидя в Бутырке, я уже похоронил себя. И тем сложнее ориентироваться в нашем бедламе. А вы что же?

– У меня один план, – единственный глаз князя заблестел. – Нужно продолжать борьбу. Во что бы то ни стало! В Москве это становится невозможно. Многие наши люди арестованы, другие уехали. Я решил пробираться на Юг. В Добровольческую армию. Надеюсь, смогу быть полезен там. Я хотел и вам предложить ехать со мной.

Предложение это было неожиданным. Заметив растерянность Вигеля, князь продолжал:

– Пётр Андреевич, вам оставаться в Москве чрезвычайно опасно. При вашей известности! С вашей репутацией! Это чудо, что вас отпустили. Но второго чуда может и не быть. В покое вас не оставят, можете быть уверены. Вы сейчас живёте дома?

– Разумеется… Где же ещё…

– Это неосмотрительно. Я уже давным-давно не бываю дома. Кочую по друзьям. Нужна конспирация, осторожность!

– Павел Дмитриевич, мне ведь уже под семьдесят… Подаваться в бега в мои годы…

– А кончить свои дни в тюрьме лучше? К тому же без всякой пользы? Я понимаю, Пётр Андреевич, что моё предложение для вас неожиданно. Я не прошу дать мне ответа сию минуту. Подумайте, посоветуйтесь с Ольгой Романовной. Время ещё есть, но его очень мало.

– Подождите, князь… – Вигель нервно затеребил мочку уха. – Как же вы собираетесь пробираться на Юг? Ведь для этого нужно специальное разрешение, из Москвы никого не выпускают.

– Здесь всё продумано. Поддельный паспорт можно выправить через полицейский участок за тысячу двести рублей. Вполне по-божески по нашим временам. С разрешением на выезд и того проще. Мой приятель и однопартиец Ледницкий состоит во главе польского ликвидационного комитета. Он уже многим помог. Доберёмся до Украины, а оттуда – на Дон.

Всё продумано было у этого рыцаря без меча и щита, и мыслями своими стремился он уже на Дон, и юношеским вдохновением, жаром полнилась чистая душа пятидесятидвухлетнего князя.

– В Сибири уже теснят большевиков. На Юге также одерживаются победы. Большевики – в клещах. Только бы соединиться нам всем, и сжать эти клещи. Бороться всем, забыв всякие разногласия. И до победного конца, или до последнего вздоха! – вдохновлённый, Павел Дмитриевич несколько повысил голос, но тотчас спохватился, вновь взял газету и, уже поднимаясь, добавил: – Подумайте, Пётр Андреевич. Послезавтра я вас буду ждать на этом же месте, в этот же час. До встречи!

Проводив лёгкую фигуру князя взглядом, Вигель тоже поднялся со скамейки, задумчиво побрёл по бульвару. Решение уже было принято им: не уезжать, не покидать любимой Москвы и Олюшки, остаться дома – и как Бог даст. В этой уверенности возвращался он домой, но на углу Малой Дмитровки перехватил его Скорняков:

– Вам нельзя дальше идти. Там вас ищут.

И не нужно было спрашивать, кто ищет, где, почто. Всё ясно, как день…

– Так куда же мне?

– Идёмте к зазнобе моей. У ней комната. Схоронитесь там покуда! – и уже ухватил сильной рукой под локоть, потянул за собой.

Когда-то мчались по московским улицам извозчики, ездили трамваи, ползли лениво конки, а теперь приходилось везде ходить пешком. До жилища скорняковской зазнобы шли целый час. Запыхался Пётр Андреевич, гудели ноги – за время заключения успел он совсем от ходьбы отвыкнуть.

Хозяйка оказалась на службе, но у Тимофея были ключи. Переведя дух и напившись воды, рассказал ему Вигель о том, какое получил предложение. Скорняков поскрёб макушку, оценил: