Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - читать онлайн книгу. Автор: Елена Семенова cтр.№ 115

– Расстрелять, разумеется.

Но казак не уходил, переминался с ноги на ногу, крутил в руках папаху.

– Что тебе ещё, Данилыч?

– Так это, ваше благородие… Рождество сегодня. Светлый праздник. Сам Спаситель народился. В такой день расстреливать – грех…

– А в другие дни добродетель?

– В другие не то, Николай Петрович. А светлый день рук и души марать не хочется. Может, пустить его в честь Христова праздника?

После Ледяного похода, так дорого стоившего ему, Вигель готов был без жалости истребить всякого большевика. Томимый жаждой мщения, он после первого же боя, когда стали искать желающих на расправу, вызвался. Пленных выстроили перед расстрельной командой. Их было несколько десятков. Стояли мрачные, глядя исподлобья. Страха в них не было. Попытались затянуть «Интернационал». В тот же миг последовала команда «пли». Грянул залп… И каждая выпущенная пуля нашла свою жертву. Но пули Николая среди них не было. В последний момент он понял, что не может выстрелить. Да, эта казнь была справедлива, да, пленные большевики получили своё (и менее того, учитывая, каким мукам подвергали пленных на их стороне). Но Вигель стрелять в безоружных не мог. Даже после всех утрат, после всего пережитого. Что-то внутри его протестовало против этого, не позволяло… Больше в расстрельные команды Николай не вызывался. А, вот, приказы о расстрелах отдавал неоднократно. Закон военного времени – суровый закон. Закон войны гражданской – суровее вдвойне. И закону, пусть даже такому, старался следовать бывший адвокат Вигель.

– Веди сперва сюда своего пленного. Посмотрим, что за птица…

Данилыч привёл захваченного большевика, а сам остался снаружи. Было тому едва за тридцать, держался мужественно и с достоинством. По выправке можно было судить, что прежде служил он в Императорской армии. Стоял по-военному прямо, руки по швам. Только пересохшие губы, которые он временами облизывал, выдавали волнение.

– Представьтесь, – коротко приказал Вигель.

– Роменский Виктор Кондратьевич.

– Чин в Императорской армии?

– Поручик.

– С какого времени в партии?

– С августа семнадцатого.

– Врать не буду, таких, как вы, партийных коммунистов, мы расстреливаем. Но сегодня Рождество, и в честь Христова праздника вы можете быть свободны… Хотите – возвращайтесь к своим, пропуск я вам выдам. Хотите – в тыл. Только дайте слово, что агитации против нас разводить там не будете.

Роменский побледнел. Глаза его округлись и смотрели недоверчиво. Но произнёс, запинаясь:

– Покорнейше благодарю, господин капитан…

– Благодарите не меня, а Бога, – сухо откликнулся Николай. – И если вы атеист, то помните всегда, что своим спасением вы обязаны Спасителю, пришедшему на нашу грешную землю в этот день… Говорите, куда желаете идти?

– Дозвольте остаться у вас, господин капитан.

– Как у нас? – с удивлением переспросил Вигель.

– Так точно, у вас в армии. Служить буду честно.

Принятие в ряды армии пленных было не редкостью. Под Армавиром было захвачено несколько сотен большевиков. Начальственный элемент в числе трёхсот семидесяти человек был вычленен из общего количества, и Врангель отдал приказ расстрелять их. Красноармейцев построили. Пётр Николаевич велел офицерам предложить осуждённым перейти в Белую армию:

– Действуйте честно, но без сентиментальности.

Офицеры двинулись вдоль строя, делая предложения тем, кто казался наиболее годен. Вигель подошёл к пленнику, выправкой похожего на царского офицера:

– Вы можете сохранить свою жизнь, если перейдёте на нашу сторону.

– Я не перейду на вашу сторону, капитан, – хрипло отозвался большевик.

– В таком случае, вы будете расстреляны. Подумайте…

– Иди ты к чёрту! – зло блеснули глубоко посаженные глаза.

Все триста семьдесят человек были расстреляны. Генерал Врангель обратился к оставшимся пленным:

– Вы были бы достойны участи ваших товарищей, но я возлагаю ответственность не на вас, а на тех, кто вёл вас против своей Родины. Я хочу дать вам возможность загладить ваш грех и доказать, что вы верные сыны Отечества.

Тотчас вчерашние красноармейцы получили оружие и были зачислены в ряды сильно поредевшего в боях пластунского батальона, переименованного в первый Стрелковый полк. Во всех последующих сражениях полк этот проявил себя с лучшей стороны.

Николай Петрович раздумчиво смотрел на Роменского, пытаясь проникнуть в суть его мыслей, понять, зачем нужно вчерашнему коммунисту вступать в ряды Белой армии, когда ему дают полную свободу. Пожал плечами:

– Ваше дело… Ступайте, отыщите артиллерийский парк. Скажете там, что от меня, – подумав, Вигель написал короткую записку. – Вот, передайте, чтобы не было недоразумений. Идите.

– Слушаюсь, господин капитан, – бывший поручик по-военному отдал честь и вышел.

Николай Петрович, помедлив немного, последовал за ним. У входа дожидался Данилыч.

– Что, ваше благородие, всё-таки отпустил?

– Отпустил… Твой пленник изъявил желание служить у нас.

– Что ж, даст Бог, вправду одумается. Хорошо, что греха на душу не взяли.

– Хорошо ли, нет – время покажет, – вздохнул Вигель.

– Что-то ты смурной сегодня, Николай Петрович. Разве какую весть худую получил? Я видал, письмецо у тебя лежало…

– Получил, Данилыч, получил… – угрюмо ответил капитан. – И ума не приложу, куда теперь поворачивать, – махнул рукой, закурил. – Данилыч, у тебя жена есть?

– Как не быть! Казачат трое. Старшой скоро нам пособлять будет!

– Скучает, поди, по тебе…

– Не без этого, Николай Петрович. Хотя ей и скучать-то некогда. Всё ж хозяйство на ней лежит. А ты, что ли, от жены письмо получил?

– Да нет… Не от жены… От не-жены, вернее сказать…

– Вон оно что! – понимающе протянул казак.

– Больна она, Данилыч, понимаешь? Серьёзно больна. И никого у неё, кроме меня, нет. А я отсюда чем могу помочь? Это письмо меня месяц искало. Бог знает, что с ней стало за этот месяц. А ответ ещё столько плутать будет? Душа не на месте у меня.

– Отпуск испроси. Съезди к ней. Оно быстрее письма будет. И пользительнее.

– Как же! Тут бои каждый день, я и без того две недели в лазарете прохлаждался… А теперь по личным обстоятельствам в тыл уеду… Эти проклятые обстоятельства ведь и не пояснишь! Хорош буду! Можно подумать, что у других надобности меньше моих.

– И то верно, – вздохнул Данилыч. – Когда бы жена занемогла… А не-жена – это оно конечно…

На улице показалась скорбная процессия: вереницы саней с убитыми и ранеными тяжело ползли по грязной, едва припорошенной снегом дороге. Впереди везли погибших, укрытых рогожей так, что видны были только ноги, часто босые (сапог не хватало, и со своих мертвецов снимали их). Первую лошадь вёл под уздцы мальчик-казачок лет двенадцати.