Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - читать онлайн книгу. Автор: Елена Семенова cтр.№ 109

Войну эту считал Кузя преступлением царского режима. Столько крови народной за свои империалистические интересы пролили, сволочи! Но теперь, когда Революция (пусть и не та пока) свершилась, задумался Кузьма, что и эту капиталистическую, подлую войну можно превратить в войну справедливую, освободительную! В Мировую Революцию! В других странах под игом буржуев сколько трудящихся томиться, братьев наших! Так надо же и им помочь! Дух захватывало от размаха! И продолжал Кузя служить. Не бежал, как иные, с фронта. Да и бежать, по совести говоря, некуда было. Один, как волк один. Ни кола, ни двора, ни души близкой. Братушки – кто жёнок вспоминал с детками, кто матерей… А Кузьме и вспомнить некого было, кроме пьяницы-дядьки. Все в земле сырой лежат. Служил Кузя честно, не отлынивал, за чужими спинами не прятался. И знало начальство, что он большевик, а тронуть не смело. Высоко было влияние его на солдат. И сам (парадокс!) из лучших бойцов оставался.

А после Октября не выдержал Кузьма, оформил отпуск (зная наперёд, что не возвратится, но всё же формальность соблюдая) и рванул в Петроград. Ходил по нему и радостью захлёбывался. Дожил! Дожил! Дожил! Вот она, Революция наша! Рухнул в тартарары старый мир, теперь новый устроится! Такой, какого никогда и нигде не бывало! Справедливый мир! В нём дети не будут знать таких горьких путей, каков выпал Кузе. В нём все будут равны, свободны и сыты. Непременно так будет! Вначале, конечно, понадобится одолеть врагов, которые справедливости не желают и рабочему государству мешать хотят, в потом, потом… Ходил Кузьма на митинги. Видел, хотя и издалече, Ленина. Видом не богатырь, а какой человек! Охрип Кузя, «ура» крича и Интернационал распевая.

Ждал Кузьма, что заметят его, что дадут дело. А не тут-то было. Не замечали среди множества таких же. Да и что успел Кузя сделать для Революции, чтобы его заметили? Не Кирпичников , чай… Взгрустнулось. Подышал Кузьма вольным воздухом и… вернулся на фронт. Революция Революцией, а напирающую немчуру сдерживать тоже надо. Она уж и рот раззявила на нашу землю. Своего царя скинули – для того ли, чтобы кайзеру ихнему отдаваться? Шалишь, брат! Мы и тебя скинем! Раздуем мировой пожар! Теперь же! Лучшего времени не будет! А за это и умереть – счастье!

Но Ленин промыслил иначе… С кайзером заключили мир. Огорчился Кузя: а как же Мировая Революция? Как же томящиеся братья? Ведь их выручать надо! Ленин ошибаться не может, конечно, но… Грызло Кузьму это «но». И всё же, раз Ленин сказал, значит, правильно. Сначала со своей контрой разделаться надо, самим укрепиться, а тогда и дальше двигаться, миру освобождение нести. Стало быть, прямой путь Кузе – в Красную армию. Но прежде решил он всё же навестить родные края, посмотреть, что-то стало там за шесть лет его отсутствия.

Приехав в Екатеринбург, стал Кузьма разыскивать дядьку. Какой-никакой, а единственный родственник остался. Трофим Алексич с начала войны работал на Злоказовской фабрике (само собой, после Революции эксплуататора Злоказова сразу отправили в острог). Фабрика эта изготовляла снаряды и являлась предприятием оборонного значения, рабочих которого нельзя было призывать на фронт, поэтому все, кто желал от фронта уклониться, стремились на неё устроиться. Пил дядька ещё больше прежнего: лицо его приобрело синюшный оттенок, налитые глаза вращались, как у бешеного кабана. Несильно отличалась от мужа и тётка. Племяннику оба они на сей раз обрадовались, усадили за стол, выставили здоровущую бутыль самогона. Трофим Алексич даже всплакнул:

– Жертва ты наша!

– Чего мелешь? Какая ещё жертва?

– Царизма этого проклятого! Чуть не сгубили парня, душегубы! Мальчонку! Ни за что! На каторгу! В кандалы! Суки! – протянул протяжно, со всхлипом.

Не бывал Кузя ни на каторге, ни в кандалах, но спорить не стал. Так и лучше даже. Славы больше, ежели в кандалах. А про ссылку и сказать неудобно, самое благополучное время в его жизни было – поправился там даже. Каторга, конечно, каторга! Пусть так и думают все, что Кузя политкаторжанин.

– Сиротинушка ты моя, – подскуливала мужу тётка визгливым голосом.

Пили несколько дней кряду, и дни эти стёрлись из памяти, словно не было. А вслед затем нашло Кузьму дело.

Нашло оно, впрочем, не Кузьму, а всех Злоказовских. А Кузьму, как бывшего заводского да ещё партийца со стажем, привлекли до кучи. А дело было – чрезвычайное. Охрана бывшего царя, привезённого вместе с семьёй в Екатеринбург, и заключённого в доме Ипатьева. Охранять его, кроме злоказовцев, набрали рабочих Сысертского завода. Но им доверили лишь наружную охрану, а злоказовцам – в самом доме.

Царя Кузя ненавидел. За войны, прошлую и нынешнюю, за Кровавое воскресенье, за расстрелы рабочих, за… За то одно, что он был – царь. Сразу согласился Кузьма охранять его. Ещё отобьёт его контра, какая угроза Революции будет! Необходимо охранять – до суда. В том, что будет суд, Кузя не сомневался. Как же иначе? Царь не перед кем-нибудь проштрафился, он перед всем народом виноватый. И перед народом ответить должён за свои преступления. И только народ вправе судить. Всенародный суд над царём мнился Кузьме, как апофеоз, торжество Революции и справедливости.

С таким настроением и вступил свежеиспечённый красноармеец Данилов в Ипатьевский дом. Впервые в жизни увидел он царя и его семью. Увидел в нескольких шагах от себя, как простых смертных. Смотрел на них презрительно: попили вы кровушки нашей, теперь отрыгивается вам, получите! А царь вдруг остановился перед ним, посмотрел открыто, прямо в глаза… Был он невысок ростом, пониже Кузи, ещё не стар, и ничего не было в нём царственного, тем более, тиранского. Человек как человек… Странно даже… Лицо казалось спокойным, а глаза были ясными. Почему он остановился напротив Кузи? Смотрел, словно хотел что-то сказать, но не произносил ни слова. Во взгляде не было ни укора, ни неприязни, а немой вопрос, что ли – не мог Кузьма разобрать. И не по себе от этого открытого, ясного взгляда стало. Почему-то вдруг совестно… И первым отвёл Кузя глаза. И царь прошёл…

Позже не раз ещё приходилось Кузьме видеть его. Чаще всего это бывало в саду. Бывший самодержец ежедневно выходил гулять с детьми. Царевич, кажется, был сильно болен и не мог ходить. Часто он просто сидел в коляске, а во время прогулок отец всегда носил его на руках. Мальчика Кузе было по-человечески жаль. Ненависть, питаемая к царю, не переходила на его детей. Убеждён был Кузьма, что дети не ответчики за грехи отцов. Что карать детей за то, что их родители были кровопийцами несправедливо. В этом ещё больше убедило его наблюдение за княжнами.

Никогда не мог подумать Кузя, что княжны бывают такими. Скромные, простые, всегда приветливые… Ни единого взгляда недоброго, ни гордости, ни надменности… Милые, чистые барышни. Барышень Кузьма почему-то всегда стеснялся. А тут ещё и царевны… И жалко их становилось. Почему бы не простить их? Пущай бы жили. Как все прочие, обычные люди. Своим трудом. Неужто не хватит им места в нашем новом мире? Непременно хватит! Всем хватит, кроме шкур и кровопийц!

Когда царь проходил мимо, Кузе всё время казалось, что он хочет о чём-то поговорить с ним. Однажды спросил, как в первый раз, ясных глаз не отводя (словно в душу ими вглядеться хотел, понять):