Честь – никому! Том 1. Багровый снег - читать онлайн книгу. Автор: Елена Семенова cтр.№ 84

Общественность искала Вождя, но кто предложил ему какую-либо действенную помощь? Бывший террорист, писатель, а теперь товарищ военного министра Борис Савинков, комиссар Восьмой армии Филоненко, ординарец Корнилова, странный субъект, рисовавший перед генералом почти фантастические проекты, Завойко, политический эмигрант, депутат Первой Думы, дважды арестовывавшийся за революционную деятельность, а в войну ставший британским корреспондентом Аладьин… Сокрушался позже Антон Иванович, спрашивал, как мог допустить Лавр Георгиевич, чтобы столь малогосударственные элементы, мечтающие лишь завладеть министерскими портфелями и уже заранее делившие их, составили его окружение. А разве был кто-то другой! Если бы только был! Всех этих заштатных фокусников, нечистых на руку, генерал толком и не знал, и не доверял никому из них, кроме разве что Завойко, казавшимся способным и искренним человеком, но все они, по крайней мере, хотели работать… А остальные пассивно ждали манны небесной, чуда, не желая шевельнуть пальцем для его осуществления. Зато все эти сладкоголосые витии, боящиеся действия, очень хорошо знали, что должен был делать Корнилов, назначенный ими спасителем России, и чего он делать был не должен… Кто везёт, того и погоняют… Разорвись надвое: скажут – почему не начетверо! А, как только удача отвернулась от него, как только мерзавец Керенский объявил его изменником, принялись судить, осуждать, давать запоздалые советы, отмежёвываться… И зачем, зачем им было так стараться? Зачем так истово втаптывать в грязь? Упрекали иные, почему промедлил и не повёл войска на Петроград. Ведь если бы вовремя схватиться – можно было бы успеть – столица сдалась бы без боя! Крепки все задним умом, все всё знают и понимают, все любят судить чужие ошибки, а попробовали бы сами…

В те дни Корнилов был болен. К обострению застарелой невралгии, от которой болела и отнималась правая рука, добавился приступ лихорадки. Болезненное состояние, растерянность и ряд внешних факторов отняли день, в который взятие Петрограда могло бы быть осуществлено, а затем железнодорожники получили приказ не пропускать поезда Верховного. Таким образом, все пути оказались перекрыты, а Главнокомандующий фактически пленён в Могилёве… Губительно промедление! Промедлил и Крымов, ещё раньше, ещё по договорённости с Керенским посланный в Петроград со своим конным корпусом для подавления грядущего восстания большевиков. Промедлил, и всё пошло прахом… Только и осталось генералу, что застрелиться… И Лавр Георгиевич, покинутый всеми, объявленный мятежником, хотя вся история мнимого мятежа была от начала и до конца состряпана Керенским, испугавшимся чрезмерного влияния Верховного и решившим, что большевики представляют меньшую угрозу его «власти», ожидая приезда нового главнокомандующего, подумывал последовать примеру Крымова. Мёртвые сраму не имут, а продолжать пить этот позор, участвовать во всеобщем безумии и смотреть, как гибнет Россия, было невыносимо. Своему верному адъютанту Хаджиеву он говорил дрожащим от бешенства голосом:

– Хан, а ведь нас свои предали! Какая мерзость! Ведь надо же было дойти до такой пошлости! Вы, пожалуйста, Хан, объясните, если кто из джигитов не понял, и держите их в руках, ограждая от влияния вредных агитаторов!

Керенский! Ничтожный фигляр! Так бессовестно и ловко обвести вокруг пальца… Пообещать действовать совместно и тотчас предать! Протянул Александр Фёдорович ручку, да и подставил ножку… Сам себя объявил Верховным Главнокомандующим и назначил начальником штаба… генерала Алексеева. Ждал Корнилов прибытия Михаила Васильевича вне себя от гнева. Как мог согласиться? Или на всё готов пойти? Быть начальником штаба при Императоре, затем поддержать его отречение, а теперь принять эту же должность при особе господина Керенского после его подлой измены! Какая пошлость!

– Пусть Алексеев пожалует сюда, я ему всё выпою! – говорил Лавр Георгиевич шурину. – А обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Пустить себе пулю в лоб я всегда успею.

Часами просиживал Корнилов в одиночестве, глядя перед собой воспалёнными глазами. Всё рушилось, как карточный домик. Даже войска оказались не готовы консолидировано выступить в защиту своего Главнокомандующего. Он сидел в той самой комнате, где некогда томился свергаемый Император и теперь совершенно постигал, что должно было твориться в душе Государя… Образ низложенного монарха настойчиво вставал перед взором. Образ, запечатлевшийся в памяти в тот день, когда здесь же, в Ставке, Император принял бежавшего из немецкого плена генерала и долго говорил с ним, не сводя своих ясных, светлых глаз, излучая доброжелательство и поражая своей удивительной памятью. Мог ли вообразить Лавр Георгиевич тогда, что не пройдёт и года, и ему, назначенному уже Временным правительством командующим Петроградским гарнизоном, придётся объявлять об аресте Государыне?.. В страшном сне не могло приснится… Как наяву всплыл в памяти мартовский день, Царское Село, сумрачные покои, усталая, разбитая болезнями, но гордая женщина, в которой столь многие видели злой рок…

– Ваше Величество, на меня выпала тяжёлая задача объявить вам постановление Совета министров, что вы с этого часа считаетесь арестованной. Если вам что-то нужно – пожалуйста, через нового коменданта.

Императрица кивнула. Её усталое лицо ничего не выразило.

– У меня все больны, – негромко сказала она. – Сегодня заболела моя последняя дочь. Алексей, сначала было поправлявшийся, опять в опасности… – Государыня внезапно заплакала, но, взяв себя в руки, добавила: – Я в вашем распоряжении. Делайте со мной, что хотите…

Тяжело было на душе после этого разговора, и теперь как-то совсем иначе вспоминался он. Взял грех на душу, принял участие в недостойном, по совести говоря, деле… Но как было поступить? Подать в отставку, как граф Келлер? Умыть руки и не попытаться даже спасти армию и Россию, повлиять на события, уклониться? В чём был долг офицера? В сохранении верности Императору, который отрёкся от престола за себя и за Наследника, умножив тем самым смуту, даже не попытавшись бороться, взывать к верным подданным? Хотя… А было ли к кому взывать? Откликнулись ли бы на этот призыв своего Государя? Или промолчали так же, как молчали на призывы своего Главнокомандующего? И ведь промолчали бы!

Но нет, нет… Какая вина здесь? Офицер служит всякой законной власти. Отречение было законным… И законна была последующая передача власти Временному правительству… И сам Государь приказал служить новой власти верой и правдой во имя России… Во имя России! Разве дело в режиме? В Царе? В республике? Дело в России! В её спасении! Как в разгар войны можно было выступить против нового правительства, открыть второй фронт, окончательно подорвать положение воюющей армии, отдать Родину врагу, способствуя внутреннему раздраю? Какое бы ни было законное правительство, долг офицера перед лицом внешнего неприятеля поддерживать его всемерно, укреплять его позиции, не допуская хаоса.

И так ли плоха республика? Конечно, такую огромную страну, как Россия, трудно представить таковой, и, как природный казак, не мог Лавр Георгиевич быть против монархии, но если монархия изжила себя, утеряла жизнеспособность и элементарный инстинкт самозащиты, то неужели нужно во имя неё губить всю Россию? Не Россия для монархии, но монархия для России. И если монархия перестала быть благом для России, то строй нужно менять. А в том, что прежний строй изрядно прогнил, сомнений у Лавра Георгиевича не было. И дело тут было не в постыдных слухах о Царской Семье и её ближнем круге и не только в явной недееспособности назначаемых после убийства Столыпина министров, их нескончаемой чехарде – меняла Государыня их, словно перчатки! – но и в личном опыте Корнилова. Неопровержимым доказательством разложения строя, которому он служил, стала для него «харбинская афёра». Служа в 1911-м году в Заамурском округе пограничной стражи, Корнилову приходилось не раз инспектировать войсковые части, и картина грандиозных хищений и злоупотреблений, обнаруженная им, потрясала воображение. Тщательно проведённое расследование выявило факт тотального воровства, поразившего всю интендантскую службу округа. Во главе расхитителей отчётливо вырисовывалась фигура генерала Сивицкого. Ещё на первой стадии расследования начальник Лавра Георгиевича генерал Мартынов получил предупреждающую телеграмму, в которой сообщалось, что Сивицкий близкий друг министра финансов и шефа пограничников Коковцева, и тот не допускает возможности противоправных действий с его стороны. Но следствие было продолжено. Рапорты Мартынова дошли до Государя, но тот распорядился прекратить дело. После этого Сивицкий с подельниками стали писать в Петербург письма, обвиняя в них Мартынова и Корнилова в преступной предвзятости, подтасовке фактов и травле чинов управления снабжения по личным мотивам… Мартынова в считанные дни сняли с должности и перевели на другое место службы. Замещать его до прибытия нового командующего в случае начала войны с Китаем, угроза которой тогда существовала, должен был… Сивицкий. Начались неприкрытые гонения и преследования офицеров, способствовавших раскрытию афёры. Не считая возможным продолжать службу в таких условиях, Лавр Георгиевич подал рапорт о переводе его снова в Военное ведомство. Практика покрывания проступков власть имущих или приближённых к ним стала превращаться в систему. Даже крупные чиновники министерства внутренних дел во главе с генералом Курловым, повинные в гибели председателя Совета министров Столыпина, были Государем прощены… Авторитет власти падал всё ниже, разрушительные процессы набирали размах и привели к коллапсу Февраля. И как же было защищать власть, которая не желала и не умела защитить саму себя, которая несла ответственность за доведение ситуации в стране до взрыва?..