Южнорусское Овчарово - читать онлайн книгу. Автор: Лора Белоиван cтр.№ 29

Это был удивительно глупый и бестактный вопрос. Цунами забрало модельки, выменяв их у Гамизова на артефактные субмарины по курсу 2000:1. Это во-первых. Во-вторых, если бы не эти пять лодок, деревне сроду б не дали государственных субсидий на строительство мостов – вместо того, что за пару лет до цунами провалился в Суйфун, и вместо того, что некогда соединял два участка альтернативной и более короткой дороги, ведущей в райцентр. Теперь в Овчарове есть память о подводных лодках, два моста и пирамида, ставшая местной достопримечательностью – наряду с минаретом, переделанным узбеками из водонапорной башни, и собственно подводными лодками, которые у нас забрали, но которые навсегда остались в нашей памяти. И этот, с серьгой, мог бы и сам во всем убедиться, а не тревожить Гамизова.

Вот уже который год он живет на крохотном скалистом островке. Остров расположен посредине Тихой бухты, так что с одного его берега видно Владивосток, а с другого – Южнорусское Овчарово. Гамизов живет на острове круглогодично, совершенно один, в домике, построенном им из скотча и выброшенных морем пластиковых бутылок. Скотч ему привозят рыбаки: клейкая лента нужна Гамизову для мелкого ремонта стен, изготовления примитивной мебели и воздушных змеев.

– Хахахахаха! – ответил иностранному журналисту Гамизов и скрылся от него на другой стороне островка.

Островок, всю свою историю бывший безымянным, все чаще называют островом Гамизова. Он больше не считается необитаемым, но его население на сто процентов состоит из сумасшедших синоптиков. И не было случая, чтобы Гамизов обманул деревню: когда над островком реет оранжевый воздушный змей, хорошо заметный с овчаровского берега, это означает ясную погоду; если змей скрыт густой фиолетовой мглой, о которую чайки ранят крылья, это значит – у нас тайфун.

Осенью Петра Ефимовича почти всегда можно застать в саду. Он ходит по саду и пугает деревья. Подходит к каждому, заносит пилу над стволом и говорит раздумчиво:

– Спилить, или уже весной?..

И, постояв с минуту, как будто ответа дожидается, переходит к следующему дереву.

От ужаса сад Петра Ефимовича плодоносит так, что фрукты девать было бы некуда, если б не вино. В вино идет все: яблоки, сливы, груши, абрикосы, вишня и кислая алыча. Начиная с июля жена Ефимыча стаскивает паданку в погреб, где у Евсенок стоят огромные винные бочки.

Разумеется, своим плодовым деревьям Петр Евсенко не только угрожает, но и подкармливает их, окапывает, защищает от вредителей и даже укутывает на зиму стволы неженкам. Но все это лишь часть ритуала, антураж, главным моментом которого остается страх, the point of awe. Какой бы холодной ни обещалась быть зима, в конце каждого октября – вот уже лет сорок – Ефимыч делает свой ежегодный устрашающий обход. За все это время в евсенковском саду не вымерзло, не зачахло и не умерло от старости ни одно дерево.

– Спилить?

Плодовое вино Евсенок даже из лести нельзя назвать благородным: оно у них, мягко говоря, так себе. Чересчур кислое и чересчур ассорти. В нем слишком громко звучит полифония фруктов. Как будто яблоки, груши и сливы стараются перекричать друг друга, отталкивая товарищей и вылезая на передний план: «Оцените меня!» – «Нет, меня!» – «Да что вы их слушаете, здесь я главнее всех!» Но что-то есть в нем такое, что однажды среди зимы заставит вас прыгнуть в валенки и броситься к дому Евсенок: так нестерпимо вдруг захочется услышать голос лета, которое спит в евсенковском погребе в огромных винных бочках, – стоит лишь кран повернуть, и оно потечет в пластиковую полуторалитровку из-под шмаковской минералки.

– Бутылку принесли? – Петр Ефимович всегда задает этот вопрос. Даже когда вы приходите к нему без сумки или пакета, держа чистую посуду в руках.

– Конечно. Вот.

Далее вам предстоит вместе с хозяином спуститься в погреб. Это тоже элемент обязательной программы. Покупателю нельзя оставаться снаружи, потому что в таком случае часть товара прошла бы мимо него: оглушающий запах евсенковской плодовки, вырываясь из крана прежде самого вина, тоже должен достаться тому, кто платит. Петр Ефимович честный продавец.

Из погреба вы поднимаетесь слегка навеселе. А поднявшись и толкнув дверь, внезапно оказываетесь посреди зимы: как это могло произойти? Ведь только что, минуту назад, голова кружилась от запаха августовских садов, и вдруг – снег под ногами. А Петр Ефимович улыбается, пряча в карман вашу тридцатку, и большеклювая ворона откровенно смеется над вами с верхушки бархата амурского. А вы, покинув евсенковский двор и отбрасывая фиолетовую тень на подзаборный сугроб, спешно откручиваете крышку и, закрыв глаза, во все легкие дышите августом.

Так должно было быть всегда и до скончания века, но отлаженный механизм однажды едва не дал сбой. И именно мы стали свидетелями зарождения катастрофы, что просвистела в миллиметре от Южнорусского Овчарова, чьи жители чуть было не лишились тридцатирублевых путешествий из зимы в лето. Это произошло в железном магазине «На Горняка», где время от времени продаются экзотические фрукты, вроде ананасов или манго, а в тот раз впервые привезли папайю – того крупного увесистого сорта, чьи представители позировали Полю Гогену под видом манго. Жена Петра Ефимовича, стоя в очереди впереди нас и уже оплачивая покупки, вдруг сказала продавщице:

– Лен, – так сказала тетя Ира Евсенко, – а дай мне вон той штуки две штуки.

И пара оранжево-зеленых бомб переместились в сумку тети Иры.

Почувствовали ли мы что-нибудь? Подсказало ли нам сердце, какая опасность нависла над овчаровцами и – в их числе – над нами? Был ли нам импульс, подвигший нас догнать тетю Иру и отнять у нее папайю? Нет.

Заканчивался февраль, и Петр Ефимович, ни капли не интересовавшийся епархией жены – огородом, – с привычным равнодушием наблюдал, как ящики с рассадой оккупируют подоконники их дома. Помидоры «черный принц», помидоры «бычье сердце», помидоры «сиротский праздник» и помидоры «царский десерт» еще ждали своей очереди на жизнь, когда первые баклажанные ростки уже распрямляли спинки и пытались освободить листки от семечка. В другом ящике взошла армия болгарских перцев, а в третьем не было никого, потому что тетя Ира лишь замочила семена жгучего красного, но еще не высеяла их в землю. Вот туда-то, в пустую подготовленную почву, Петр Ефимович и вывалил липкую кучу семян папайи, съеденной, кстати, без особого удовольствия: папайя как папайя, дыня и то вкусней. Вывалив же семена в рассадный ящик, Петр Ефимович и сам удивился своему поступку: он намеревался выбросить их в зеленую кастрюлю с пищевыми отходами, предназначенными на компост, но, поравнявшись с окном, вдруг остановился, отдернул занавеску и – сделал то, что сделал. Тот факт, что круглые семечки экзотического плода очутились в прогретой и удобренной земле, вдруг поразил его легкостью – если не сказать легкомыслием, – с которой смерть становится жизнью.