Песок под ногами - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Успенская cтр.№ 9

Ни одной собаки не встретил. Приехав домой, он забыл вымыть руку, которой трогал Бума, — поспешил к телефону. Но у Шуры было занято. Так он ей и не дозвонился в тот вечер, хотя очень хотел сказать, чтобы она не сердилась на него, что он постарается полюбить Бума.

Глеб очень обрадовался, когда было решено ехать в Торопу.

* * *

Глеб бежит за Шурой. Внезапно Шура останавливается. Глеб тоже. Ещё шаг, и он осторожно берёт её за плечи, а потом поворачивает к себе и роняет руки — они безвольно повисают. Шура тоже испугана.

Даша отталкивается от сосны и медленно идёт в другую сторону от Шуры и Глеба.

— Даша! — окликаю я.

Но Даша на меня не смотрит. Она склоняется к земле, словно ищет цветы. А цветов в этом лесу нет. Много мха — серого, рыжего.

— Даша! — зову я и иду к ней, но раньше меня к ней подходит Костя.

Облегчённо вздыхаю. Костя отвлечёт Дашу. Про себя я зову Костю Воробей. У него серые ресницы, серые глаза, всегда серая одежда, только вот сегодня рубаха в клетку.

Костя смотрит на Дашу снизу и что-то говорит ей, но я не слышу.

* * *

Одновременно с ярким светом своей детской Костя увидел над собой сразу шесть лиц: мамы, папы, двух бабушек и двух дедушек. Так и были все шестеро рядом с ним много лет. Наперебой делали ему подарки, наперебой читали, оспаривали друг у друга право пойти с ним гулять. Костя не смел играть ни с одним ребёнком, о прогулках во дворе, о детсаде и речи не возникало. Даже в школе он сидел один за партой, а в перемены ходил по коридору то с одной, то с другой бабушкой. Бабушки оказались для школы незаменимыми: бескорыстно дежурили, безоговорочно выполняли все просьбы администрации. Особенно пригодилась папина бабушка — учительница музыки: аккомпанировала детям на утренниках, когда заболевала преподавательница пения, рисовала плакаты и на завтраки собирала деньги.

В его положении было много сложного. Попробуй-ка прояви к каждому из шести свою любовь, каждому улыбнись, с каждым поговори — тут необходимо родиться дипломатом. Костя же по натуре был бесхитростен и испытывал муки, когда бабушка, учительница музыки, печально говорила: «Нет, он явно нас с тобой, Петечка, не любит. Смотри, он даже не глядит в нашу сторону». Петечка грустно кивал: «Ну что ты хочешь, Риточка, мальчик нас почти не видит. Конечно, люди, с которыми он каждый день, ему ближе. Тут и обижаться нельзя». Костя не выносил этих разговоров и, чтобы избежать взрыва негодования родителей и вторых бабушки с дедушкой, зажмуривался и говорил торопливо: «Я очень поровну всех люблю. Моё сердце разделено на шесть равных частей!»

Учился Костя легко, потому что всё, что проходили, он знал до школы. Учительница тревожила его редко, лишь когда никто не мог ответить на трудный вопрос. На уроках Костя был предоставлен самому себе. Впервые в жизни он так близко видел сразу столько ребят своего возраста. Они совсем не были похожи на него. В большинстве своём знакомые друг с другом ещё с детсада, они перебрасывались записками, хихикали, подсказывали, корчили рожицы. Костя не понимал их отношений и завидовал им. Ему хотелось запросто поболтать с ними, рассказать им о рыбах, летающих у него под потолком, об игрушках, которые он готов раздарить кому угодно, о книжке «Занимательная математика», но он не знал, как заговорить с ребятами, — не посылать же им записки?!

Соседи справа и сзади пробовали пристать к нему с вопросами и предложениями, но он каждый раз терялся, мямлил что-то невпопад, и они отстали. Однако, чувствуя его инородность, злились на него, пользовались случаем досадить, сбивали его, когда он отвечал, шептали в спину: «Выпендряла», «Мыльный пузырь», «Во, лезет, херувимчик, маменькин сынок!». Прозвища, насмешки, шипением подбирающиеся к нему на уроках, презрительные взгляды отравили первые годы школы. Сначала Костя удивлялся — он привык, что существуют только его желания, только его здоровье, только его интересы, но потом с ним что-то случилось, он буквально заболел, поняв наконец, что ребята его не любят. Реакция у него была странная: он ни о чём не стал рассказывать родным, зная, что они ему не помогут, он замкнулся. Ночами долго не мог уснуть, всё думал, что делает не так и как надо делать, чтобы ребята полюбили его, как любят его родители. Но придумать ничего не умел. В нём поселилась неуверенность в себе, которая научила его опускать глаза и перед родными и перед ребятами.

«Я говорила, лишь пойдёт в школу, начнутся дурные влияния! — Расстроенная мама собирала семейные советы. — Давайте что-нибудь решать. На глазах испортился ребёнок: молчит, перестал улыбаться, Беда!»

Семейные советы ничего не могли изменить. Костя не понимал причины своего отторжения от ребят и глубоко прятал в себе это непонимание.

Кончилось всё неожиданно: от разрыва сердца умер папин дедушка, а потому бабушка, которая должна была дежурить в тот день, не пришла в школу.

На первой же перемене Костя остался совсем один. Мальчишки визжа носились по коридору, их ловили дежурные. Девочки важно ходили парами. Они явно подражали старшеклассницам. Четвёртый класс не шутка, казалось, говорили их лица. Косте вдруг захотелось бегать с мальчишками, запросто болтать с ними, вместе удирать от дежурных. Впервые за всю жизнь он напрягся — сейчас побежит к ним! Но в это мгновение он полетел на пол. Брякнулся удачно — на ладони и не ударился сильно, только удивился. Вместо того чтобы сразу встать, сел и оглянулся: кто и почему толкнул его? Около него стояли две девчонки из его класса и презрительно смотрели на него. Эти девчонки были неразлучны, сидели за одной партой, на переменах безостановочно болтали или носились вместе с мальчишками. Учились обе очень хорошо, но часто грубили учительнице, за что та писала им замечания в дневник.

— Ну, вставай, — приказала беленькая. Звали её Дашей. Была она коротко подстрижена и очень походила на мальчишку. — Мямля, — фыркнула она. — Вставай же. Или под локотки приподнять?

Он встал и растерянно топтался перед ней, не зная, что делать дальше.

Вторая девчонка, с длинными косами, засмеялась:

— Общипанный цыплёнок! — Она дёрнула его за короткие волосы.

Костя повернулся к ней. Она смотрела на него более дружелюбно, чем Даша, и он, неожиданно для себя, пожаловался:

— А ты думаешь, мне легко? Мне, может, самому тяжело. Но что же я могу сделать? Я у родных совсем один, единственный.

— Пошли ты их всех подальше! — прервала его Даша басом. — Чего думать?

Костя обернулся к ней. Вовсе она и не злая, просто у неё взгляд насупленный, понял Костя.

— Я бы послал, да они будут плакать. Понимаешь?

— Ладно, — сказала Даша. — Понимаю, Ты не трусь, мы с Шуркой что-нибудь да придумаем.

Но ничего придумывать не пришлось. И «подальше» никого посылать не пришлось. Потому что после смерти дедушки сразу слегла бабушка — учительница музыки. Она болела тяжело, и за ней ухаживали мамины дедушка с бабушкой. Ухаживать было не так просто: из Черёмушек приходилось каждый день ездить в Сокольники. В доме вместе с пылью поселилась печаль. Взрослые всё о чём-то шептались. Долетали до него слова: «догорает», «ребёнок беспризорный», «обстоятельства», но он не прислушивался. У Кости появились его переменки. Даша с Шурой спускались в подвал — смотреть, как старшие ребята курят, он мчался за ними. Даша подглядывала в стеклянную дверь, за которой шли опыты по химии, и он ждал своей очереди припасть глазом к той же щели… Шура с Дашей, перебивая друг друга, рассказывали, как они плавают в бассейне, как забираются на крышу подготовленного к сносу дома, как ездят зимой кататься на лыжах с Шуриными родителями. Рассказывали о бездомных кошках и собаках в Валентиновке, брошенных «сердобольными» дачниками. Шура чуть не плакала, говоря о регулярных облавах на несчастных, голодных животных.