Тропка становится все круче. Начинает петлять зигзагами. Из-под ног осыпается земля, невидимые камни с сухим шипением скатываются в траву. Она идет легко и бесшумно. Мы порывисто дышим – подъем дается нелегко.
И вот наконец ржавая полоса отбойника. Помогаю Чапаю перелезть через заграждение. Здесь значительно светлее, чем в низине. Оглядевшись, замираю, буквально завороженный зрелищем.
Мы стоим на вершине высокого холма. Перед нами расстилается темная долина. Над землей течет туман, скапливаясь у черных пятен перелесков. То там, то здесь в черноте мерцают багровые точки, как угольки забытых костров. Еле заметно пульсируя, дрожит в низине бледно-зеленое марево. Зона живет своей ночной жизнью.
Тот, кто не видел Зону, кто не дышал ее воздухом, – тому не понять этой жуткой красоты, пропитанной страхом и абсолютной свободой. Свободой от всего – от логики, от времени, от законов физики. Сюда приезжали за наживой, но оставались именно из-за этой атмосферы. Не все – далеко не все – могли ее почувствовать. Мало кто оказывался способен увидеть красоту в залежах ржавого железа, в заброшенных поселках и разбитых дорогах… Но те, кому удавалось разглядеть настоящий лик Зоны за ядовитой грязью болот, за смрадом гниющей плоти, разбросанной вокруг аномалий, за уродливым оскалом мутанта, выскочившего из кустов, – те оставались тут навсегда…
За нашей спиной, на склоне, сухо хлопает – сбитый подошвой ком земли угодил в «разрядник», синяя вспышка на миг выхватывает из темноты рваный, увитый трещинами асфальт и пучки придорожных кустов. Я вздрагиваю, Чапай шепотом матерится. В воздухе растекается запах озона.
Спохватываюсь, испуганно озираюсь по сторонам. Но нет – вон она, идет по самой середине дороги. Шоссе уникально тем, что почти из любой его точки видна труба четвертого энергоблока. Точнее, была видна. Трубы давно нет. Но сейчас вместо нее – тонкий женский силуэт с распущенными по ветру волосами. Переглянувшись с Чапаем, мы бросаемся вдогонку.
– Плевал я на вашу Армаду, – говорит Хирург. – Мне нет до нее дела.
– То есть ты отрицаешь, что был Стражем? – спрашиваю я.
Мы сидим за столом напротив Хирурга. И в три пары глаз пристально смотрим на него. Хирурга это нисколько не смущает – он держится равнодушно, разглядывая нас в ответ с легкой брезгливостью. Стол традиционно заставлен банками, колбами и ретортами. В углу, внутри вытяжного шкафа, дымит какой-то прибор, монотонно помаргивает огоньками: два раза зеленым, один раз красным. В паузах разговора слышно, как сверху нудно гудят лампы дневного света.
– Я прежде всего не обязан тебе ничего ни отрицать, ни утверждать, – говорит Хирург с мерзкой улыбкой. – Так что, ребята, разговор этот лишен смысла.
– Отдай амулет, мужик! – просит Чекист.
Хирург отвечает коротко и грубо. Чапай придерживает рукой друга, начавшего было подниматься. А меня это нисколько не злит. Почему-то я совершенно спокоен за исход разговора. Вот черт его знает – почему, но уверен: сейчас Хирург немного поломается и отдаст кристалл. Я даже знаю, где он его хранит – вот в том сейфе, на нижней полке. Непонятная такая уверенность, иррациональная, и я проверяю свои ощущения, сообщая о местоположении амулета Хирургу. Он на секунду меняется в лице. Ну вот, значит, я прав.
– Предположим, у меня есть то, о чем вы говорите, – все еще разглядывая меня, произносит Хирург. – Но с чего вы решили, что я вам его отдам?
– А на хрена он тебе? – спрашивает Чекист. – Сам же говоришь, что тебе плевать на Армаду.
– Начнем с того, горячий ты мой, что Армада тут совершенно ни при чем. Если вы знаете о существовании артефакта, который называете «амулетом», то, наверное, знаете и про свойства, которыми он обладает. Отпугивание мутантов, ускоренная регенерация тканей и, судя по всему, замедление процессов старения организма. Каким надо быть дураком, чтобы отдать такое сокровище трем безмозглым амбалам?
– «Амбалов» пропускаем, – говорит Чапай. – А если мы у тебя его купим?
– Что сделаем? – Хирург издевательски подносит ладонь к уху. – Купим? Это как? За те зеленые бумажки, ради которых вы всю жизнь друг другу глотки грызли? А на хрена они мне теперь?
– Никто тебе деньги не предлагает, – отвечает Чапай. – У нас есть другие артефакты. Давай меняться.
– Поверь мне, сталкер, во всей Зоне нет ничего ценней этого амулета. Да что в Зоне – во всем мире. Хотя от него вашими стараниями мало что осталось. Так что не надейтесь на Армаду и лучше идите копаться в том дерьме, которое заслужили.
– О чем это ты? – непонимающе хмурится Чапай.
– О новом прекрасном мире. Чего добивались – то и получили.
– Все виноваты, а ты не виноват, – вставляю я.
– А я-то тут при чем? – пожимает плечами Хирург.
– Тебя поставили защищать, а ты лоханулся, – сказал я.
– Что могут сделать три человека против бесконечного стада придурков, рвущихся напролом? У вас же были неистощимые ресурсы подонков. Я не про сталкеров. Сталкеры – мелочь. Я про других, за которыми стояли целые государства. Они тоже дохли пачками, сходили с ума, калечились, загибались от излучения. Но на их место приходили новые. Итог был предопределен.
– Если ты был так уверен в бесполезности борьбы, зачем же согласился охранять Армаду?
– Я не соглашался. Все было совсем по-другому.
– А это неважно. Важно, что у тебя были обязанности. И ты мог бы от них отказаться, уйти. Но ты предпочел остаться. Видимо, потому что «во всей Зоне нет ничего ценней амулета». И чем ты лучше нас?
Тут настает очередь Хирурга с ненавистью во взгляде приподниматься со стула. Но у него нет друга под боком, поэтому ему приходится сдерживаться самостоятельно. Совладав с эмоциями, он усаживается обратно.
– Я честно служил Армаде, Глок, – сообщает он холодным тоном. – Я делал все, чтобы отсрочить закономерный финал. Но в том, что рано или поздно он наступит, не сомневался.
– Почему? – спрашивает Чапай.
– Еще у древних было представление об истории как о движении от лучших времен к худшим, от Золотого века к полной жопе. В детстве я удивлялся: откуда у предков такой пессимизм? Повзрослев, понял – все логично. Чем больше народу, тем больше зла в мире. Вся история человечества – это история разрушения.
– Ну не гони, пессимист! – говорит Чекист. – Ты же не будешь отрицать прогресс?
– Параллельно с прогрессом всегда шла работа над оружием, способным этот прогресс уничтожить. Если бы не активизировали Армаду – поверь, вскоре мы бы раздолбали друг друга атомными бомбами. Вариант с Армадой значительно лучше, потому что гуманнее: раз – и все. Почти все. К сожалению, сейчас есть серьезный шанс на то, что человечество опять восстановится.
– Выжившие-то в чем виноваты, за что их ненавидеть? Что мы лично тебе сделали?
– Вы себе сделали, не мне. Знаешь, когда я понял, что действительно ненавижу вас? В прошлый Новый год. Да, когда тут устроили праздник. С елкой, увешанной артефактами, с подарками, с песнями из мультиков, что вы спьяну горланили. Не понимаете, да? Вы выжгли весь мир! Сами остались только по недоразумению. Потому что в свое время приспособились к Зоне, потому что научились выживать в самом лютом дерьме. И снова выжили. Вылезли из своих нор. Огляделись. И потихонечку начали обживаться. Как ни в чем не бывало. Семь миллиардов человек за одну секунду превратились в грязь. А те, кто остался, празднуют Новый год.