Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - читать онлайн книгу. Автор: Винсент Дж. Питтс cтр.№ 75

По мнению Сент-Элена, Фуке был человек коварный и бесчестный. Он был опасен тем, что не только грабил страну, но и строил козни, чтобы ее погубить. И он даже не раскаивается. На протяжении всего процесса то «скромное» поведение, которое отличало его в первые дни после ареста, сменилось демонстративной «дерзостью». Эту «дерзость» Сент-Элен считал «непристойной», особенно учитывая то, с какой предупредительностью к нему отнеслись ^[865]. Сент-Элен почти не нашел слабых мест в предъявленных Фуке обвинениях в хищении и растрате. Исключением можно считать только пункт, связанный с marc d’or, по которому Фуке сумел себя хорошо защитить ^[866]. Если Фуке и не получал непосредственную выгоду от подобных дел, он обеспечивал ее своим друзьям. Несколько раз в этом контексте Сент-Элен упомянул имя мадам дю Плесси-Бельер, намекая, что она была главным доверенным лицом Фуке в финансовых вопросах, а возможно, и не только им ^[867]. Фуке незаконно присвоил себе функции плательщика и получателя, действуя из своего собственного кабинета. Это позволяло ему с легкостью выводить из казны миллионы, которые затем тратились на Сен-Манде, Во-ле-Виконт и Бель-Иль ^[868].

Сент-Элен безоговорочно принял версию обвинения в отношении дела о 6 миллионах ливров, утверждая, что и Жанен де Кастий, и Табуре – надежные свидетели, подтвердившие умышленное хищение. Подозрительные расписки, найденные в бумагах Фуке, доказывают, что именно это он и собирался осуществить когда-либо в будущем. Здесь Сент-Элен провел аналогию со слугой, застигнутым на месте преступления с хозяйским кошельком в руках, который объясняет, что он только взял его на хранение и собирался потом вернуть хозяину. Кто поверит такому объяснению? ^[869]

Больше всего страсти Сент-Элен вложил в вопрос о вопиющем «государственном преступлении», плане из Сен-Манде. В отличие от Ормессона он утверждал, что подобные преступления «настолько одиозны и разрушительны» для государства, что сама мысль о них преступна и подлежит наказанию. Как и Ормессон, он обратился за аналогиями к временам Франциска I и сослался на (апокрифический) случай ^[870], когда неизвестный дворянин был казнен за то, что во сне причинил королю вред. Подразумевалось, что Фуке целенаправленно планировал посягнуть на короля. Планирование же цареубийства было единственным, что французский закон рассматривал как «мысленное преступление» ^[871]. План был написан Фуке собственноручно. Что случилось бы, попади он после ареста Фуке в руки мадам дю Плесси-Бельер? В королевстве вспыхнула бы гражданская война. К счастью, «Господь, который хранит [préserve] Францию, не позволил этому чудовищному замыслу осуществиться» ^[872]. В заключение Сент-Элен не без лицемерия выразил надежду, что король не оставит Фуке своим милосердием. Но юридически Фуке виновен в хищениях, в неподобающем исполнении своих служебных обязанностей и в государственной измене. Из уважения к его рождению и должностям, которые он занимал, можно не приговаривать его к повешению. Его следует публично обезглавить в Бастилии, а активы конфисковать в пользу государства ^[873].

Два докладчика закончили свои выступления, придя к диаметрально противоположным заключениям и призвав коллег последовать взаимоисключающим рекомендациям. Собранию судей оставалось только проголосовать. Подготовка к голосованию шла отнюдь не в вакууме. «Люди уже не говорят ни о чем другом, – писала мадам де Севинье, – они доказывают, делают логические выводы, подсчитывают на пальцах… Это ошеломляет» ^[874]. Давление на судей со всех сторон росло по мере того, как процесс приближался к кульминации. Непосредственно перед выступлением Ормессона судей посетил Фуко. Он показал им письмо за подписью короля, где снова говорилось о том, что он распорядился забрать из папок Фуке документы государственного значения, которые не могли послужить ему для защиты. Поэтому король будет недоволен, если кто-либо из судей примет это изъятие в расчет в своих выводах. На случай если этого окажется недостаточно, Людовик примерно тогда же публично сказал, что Фуке – опасный человек, и постарался, чтобы его ремарка не осталась незамеченной ^[875].

Некоторые судьи удостоились особого внимания. К Эро, склонявшемуся к точке зрения Ормессона, приезжал один из подчиненных Летелье и убеждал его передумать. Шамиляр и Фуко посетили ла Бома и обещали ему должности и звания в обмен на голос, тогда как герцог де Ледигюре и маркиз де Креки ^[876], зять мадам дю Плесси-Бельер, призывали к его милосердию ^[877]. Кольбер приехал к ла Туазону и убеждал отбросить сомнения относительно документальных доказательств. С другой стороны усилиям Кольбера противостоял принц Конде, правитель Бургундии ^[878], передавший ла Туазону, что надеется на снисходительность к Фуке. В Бургундии еще свежа была память о заказном процессе маршала де Марийяка в 1632 году ^[879], для которого собрали специальный суд. Судей, проголосовавших тогда за обвинительный приговор, по сей день презирали, а проголосовавших против смертной казни – высоко чтили. Теперь ла Туазона просили не бесчестить свою провинцию. Дети Катина умоляли отца не позорить их смертным приговором. Луи Фелипо де Поншартрена ^[880], одного из самых уважаемых судей, еще не определившегося, осаждали со всех сторон. Представители короля чередовали угрозы с обещаниями, а незадолго до голосования Сегье отвел его в сторону и сообщил, что король ждет от него важной услуги в этом вопросе. На другой чаше весов лежала просьба родного сына Поншартрена. Тот на коленях умолял отца не бесчестить фамилию и поклялся бросить занятия правом, если это произойдет. Рокезана осаждали члены семьи зятя Фуке графа де Шароста ^[881]. Связи Фуке в церковной среде тоже активизировались. Как многие парламентские семьи, Фуке и Ормессоны были прихожанами храма Сен-Никола-де-Шам, настоятель которого Клод Жоли ^[882] был одним из лидеров «благочестивых». Когда Ормессон выходил после мессы накануне своего доклада, Жоли говорил с ним о Фуке ^[883].