Когда я вхожу в статистический отдел, Лот уже на месте. На нем кожаный фартук. Он сделал по четыре экземпляра каждого из двух писем Эстерхази – влажные и блестящие, они все еще пахнут химическим закрепителем. Лот, как и всегда, блестяще выполнил свою работу. Адреса и подписи закрыты, а строки письма резкие и легко читаемые.
– Хорошая работа, – хвалю его я. – Я возьму их и оригиналы, если вы не возражаете.
Лот кладет все это в конверт и протягивает мне.
– Пожалуйста, полковник. Надеюсь, они выведут вас на что-нибудь интересное.
Его светло-голубые глаза смотрят на меня с собачьей преданностью. Один раз он уже спрашивал меня, для чего они мне нужны, и я не ответил. Спрашивать снова он побаивается.
Я с удовольствием игнорирую незаданный вопрос, желаю Лоту хорошего дня и иду к себе в кабинет. Беру по одной копии каждого письма, кладу в портфель, все остальное отправляется в мой сейф. Я выхожу и запираю дверь кабинета. В вестибюле говорю консьержу Капио, что не знаю, когда вернусь. Он отставной кавалерист лет сорока с большим хвостом. Его где-то отыскал Анри, и я не знаю, доверяю ли ему. Для меня Капио – один из дружков, с которыми выпивает Анри, – такие же стеклянные глаза, лицо с прожилками.
Двадцать минут уходит у меня на то, чтобы добраться до острова Сите, где расположен штаб полицейской префектуры Парижа, мрачная крепость, поднимающаяся на набережной у моста Сен-Мишель. Здание представляет собой старое муниципальное сооружение, внутри такое же мрачное, как и снаружи. Я даю мою визитку швейцару – «Подполковник Жорж Пикар, военное министерство» – и говорю, что мне необходимо увидеть мсье Альфонса Бертийона. Швейцар тут же становится само почтение. Он отпирает дверь, просит меня пройти с ним. Мы поднимаемся этаж за этажом по узкой петляющей лестнице, такой крутой, что я складываюсь пополам. В какой-то момент нам приходится остановиться и прижаться к стене, чтобы пропустить с десяток заключенных, спускающихся цепочкой. Они оставляют за собой запах пота и отчаяния.
– Мсье Бертийон измерял их, – поясняет мой сопровождающий так, словно их водили к портному на примерку. Мы продолжаем восхождение. Наконец швейцар отпирает еще одну дверь, и мы оказываемся в жарком и затопленном солнцем коридоре с дощатым полом. – Если вы подождете меня здесь, полковник, я его найду, – говорит он.
Мы находимся на самом верху здания, в западной его части. Здесь жара, как в теплице. За окнами лаборатории Бертийона и дымовыми трубами префектуры, скаты массивных крыш Дворца правосудия, голубое сланцевое море, пронзенное черно-золотым шпилем Сент-Шапель. Стены лаборатории обклеены сотнями фотографий преступников анфас и в профиль. Антропометрия – или «Бертийонаж», как ее скромно называет наш ведущий специалист в этой области, – утверждает, что все человеческие существа могут быть идентифицированы комбинацией десяти главных параметров. В одном из углов – скамья с вделанной в нее металлической линейкой и перемещаемым бегунком для измерения длины предплечий и пальцев, в другом – деревянная рама, похожая на пюпитр, для измерения высоты как в сидячем положении, так и стоя. Устройство с бронзовыми кронциркулями для снятия статистических данных преступников. Здесь же стоит громадная камера и скамья с микроскопом и увеличительным стеклом, установленным на скобе, чуть поодаль несколько архивных шкафов.
Я неторопливо шагаю по лаборатории, рассматриваю фотографии. Все это напоминает мне громадную коллекцию экспонатов естествознания – может быть, бабочек или жуков, насаженных на булавку. Лица заключенных отражают разную степень испуга, стыда, дерзости, безразличия, некоторые сильно избиты, половина измождена от голода или сошла с ума, никто не улыбается. Среди этого удручающего собрания отбросов общества я неожиданно вижу Альфреда Дрейфуса. Его стереотипная бухгалтерская физиономия смотрит на меня, на нем разодранная офицерская форма. Без привычных очков или пенсне лицо кажется обнаженным. Он сверлит меня глазами. Подпись: «Дрейфус 5.1.95».
Я слышу голос:
– Полковник Пикар?
Поворачиваюсь и вижу Бертийона, он держит в руке мою визитку. Он коренаст, бледнолиц, ему лет сорок с небольшим, на голове густые черные волосы. Борода подстрижена квадратом, словно лезвие топора, – кажется, если провести пальцами по кромке, то порежешься.
– Добрый день, мсье Бертийон. Я увидел, что среди ваших образцов есть капитан Дрейфус.
– Да, я сам сделал его описание, – отвечает Бертийон. Он подходит и становится рядом. – Я сфотографировал Дрейфуса, когда его привезли в тюрьму Ла Санте прямо после разжалования.
– Я его помню другим.
– Дрейфус был в трансе – совсем не в себе.
– А разве могло быть иначе после того, что он пережил? – Я открываю свой портфель. – Откровенно говоря, причина моего визита и есть Дрейфус. Я преемник полковника Сандерра на посту главы статистического отдела.
– Да, полковник, я помню вас по трибуналу. Что нового можно сказать о Дрейфусе?
– Не будете ли вы добры взглянуть… – Я даю ему два письма Эстерхази. – И скажите мне, что вы думаете об этом.
– Вы же знаете, что я никогда не выношу поспешных суждений.
– Надеюсь, на сей раз вы передумаете.
Судя по виду Бертийона, он может и отказаться. Но потом любопытство берет верх. Он идет к окну, подносит письма к свету – по одному в руке – и разглядывает их. Бертийон хмурится, смотрит на меня недоуменным взглядом. Потом снова вглядывается в фотографии.
– Так… – произносит он и добавляет: – Так-так!..
Подходит к шкафу, достает ящик, вытаскивает толстую зеленую папку с черными тесемками. Развязывает их, вытаскивает фотографию «бордеро» и разные трафареты и таблицы. Кладет в ряд «бордеро» и письма, затем берет трафареты из прозрачной бумаги, разлинованной на квадратики, и накладывает по одному на каждый из трех документов. Включает лампу и, переведя лупу в рабочее положение, начинает их изучать.
– Ага, – бормочет себе графолог под нос, – ага, да, да, ага… – Делает несколько быстрых записей. – Ага, ага, да, да, ага…
Я несколько минут наблюдаю за ним. Наконец терпение мое лопается:
– Ну? Они написаны одной рукой?
– Идентичны, – отвечает он. Изумленно покачивая головой, поворачивается ко мне. – Абсолютно идентичны!
Я не могу поверить, что Бертийон так быстро пришел к заключению. Фундамент, на котором покоилось дело Дрейфуса, рухнул: его обрушил тот самый эксперт, который в свое время его и воздвиг.
– Вы готовы дать письменное показание?
– Безусловно.
«Безусловно?» Фотографии преступников на стенах будто водят вокруг меня хоровод.
– А если я вам скажу, что эти письма не были написаны Дрейфусом? Они писались здесь, во Франции, этим летом.
Бертийон беззаботно пожимает плечами:
– Тогда я скажу, что евреи сумели научить кого-то писать, используя систему Дрейфуса.