«Не дождусь!» – подумал старший майор и улыбнулся.
Ему было хорошо, он снова оказался в своей стихии. Не в том смысле, что в море, а в деле.
То открывая глаза, то снова смежая веки, задремывая и просыпаясь, Эйтингон мысленно прошелся по той череде мер, которые он успел принять.
Не должно получиться так, как с Троцким, когда первое покушение сорвалось. Второго шанса захватить «Тирпиц» просто не выпадет, или же немцы настолько усилят охрану, что и близко к линкору не подберешься. Нет, все должно произойти лишь однажды, быстро и четко.
Когда ТБ развернутся в обратный путь, к Нарвику станут подлетать дальние бомбардировщики. Если транспортники будут замечены немцами, начнется бомбежка порта – просто чтобы отвлечь внимание. Спору нет, пилоты бомбовозов могут попасть под удар, но тут уж…
Будет подстраховка и у подплава – где-то взорвут цистерну с бензином, и немецкие гидропланы не смогут обнаружить лодки, они просто не сумеют вылететь. В другом месте устроят «нападение партизан» на гарнизон. Краном погрузят на миноносец ящик, полный не запчастей, а тротила, и не выйдет миноноска в море…
Постанывая да позевывая, Эйтингон с хрустом потянулся и сел. С верхней койки выглянул Ганс Мюллер, белокурая бестия.
Немец, Ганс полжизни провел в Норвегии, знал ее фьорды, как родимый фатерлянд. Будет переводить с норвежского.
Что же касается языка немецкого, то одним из обязательных условий набора в команду угонщиков было умение говорить на языке Гёте и Гитлера и понимать сказанное. Многие болтали по-немецки свободно, кое-кто знал «дойч» в объеме разговорника, но понимал, что ему говорят.
Нельзя было допустить, чтобы немцы переговаривались между собой, сговаривались, а бойцы опергрупп – ни бум-бум. К тому же, предполагалось, что хотя бы часть экипажа «Тирпица» поделится опытом с краснофлотцами, чтобы в Мурманск линкор пришел, ведомый смешанным экипажем, а не одними немцами, рулившими под дулом пистолетов.
– Доброе утро, товарищ старший майор!
– Скорее уж, добрый вечер. А Виктор где?
– Туточки Виктор, – пропел Пупков, пролезая в каюту.
Когда его видел Наум, еще в прошлом году, Пупков ходил с петлицами старшего лейтенанта. Ныне он вышел в капитаны.
– Как спалось?
– Спасибо-о… – зевнул Эйтингон. – Хоть отосплюсь под водой…
Было тепло, но не душно – буквально за месяц до отплытия на «Катюше» поставили новую регенерационную установку РУКТ-3, которая не только поглощала углекислый газ, но и выделяла кислород. Это позволило лодке находиться под водой по пятнадцать суток, работая бесшумно и пробираясь куда угодно. Ограничение состояло в ином – использовать почти стометровой длины «Катюши» следовало на глубинах более сорока метров, иначе при срочном погружении субмарина могла удариться носом о грунт, когда корма еще возвышалась бы над водой.
А подлодка и впрямь была велика. Два 100-миллиметровых орудия и пара 45-миллиметровых зениток, десять торпедных аппаратов – та еще хищница.
Их каюта помещалась во втором отсеке, где находились кают-компания и офицерские одноместки. По сравнению со «Щукой» – простор, а по сути та же консервная банка, только побольше…
– Товарищ старший майор, – завел Пупков, чье лицо приняло самое что ни на есть невинное выражение, напрягая Наума, – а вот скажите, почему та операция называлась «Утка»?
Эйтингон свирепо засопел.
– Откуда знаешь?
– Слухами земля полнится! – ухмыльнулся Ганс.
Наум возмущенно фыркнул. Помолчав, он вздохнул – чего тут скрывать? Все свои.
– Это я придумал, – сказал Эйтингон ворчливо. – Троцкий постоянно врал про Советский Союз, его брехню печатали на Западе, а там брехливая писанина называется «уткой». Вот и назвали…
– Акустики! – донеслось из соседнего, третьего отсека, где располагался центральный пост.
– Горизонт чист, – ответили невидимые акустики.
– По местам стоять, к всплытию готовиться! Малый ход.
Звякнул машинный телеграф.
– Рулевым! – сказал Лунин командным голосом. – Дифферент два градуса на корму! Всплываем в позиционное положение.
Наум помнил, что это за положение. Это когда весь корпус под водой, а над волнами одна рубка торчит. Так лодку заметить гораздо труднее.
– Есть! – браво ответствовали рулевые. – Нос лодки поднялся вверх.
– А мы что, погружались? – поднял брови Эйтингон.
– Ага… – сказал Пупков, роясь в своем объемистом багаже. – Гидроплан показался, мы и нырнули… Ганс, не видел, где моя бритва?
– Видел.
– Где?
– В моем несессере.
– А что она там делает?
– Здра-асьте! Ты ж сам ее туда положил!
– Я?! Мой любимый «Золинген»? А ну, дай сюда! Затупишь еще о свою щетину…
– Ой, кто бы говорил!
Тут «Катюшу» ощутимо качнуло.
– О! Всплыли.
– Рубочный люк отдраить, начать заполнение цистерн быстрого погружения, – продолжал раздавать приказы кавторанг. – Вахтенному и сигнальщику – на ходовой мостик. Запустить дизеля на зарядку, провентилировать отсеки!
Узкий коридор наполнился гулким топотом, пугающе ясно лязгали люки. Шум моторов не доносился, лишь по переборкам растеклась дрожь.
– Сигнальщик, смотреть за горизонтом! Штурман, определиться по координатам!
– Есть!
Эйтингон подумал было прогуляться на мостик – командир не шуганул бы его, – но лень пересилила. Кряхтя от удовольствия, Наум снова принял горизонтальное положение, заложил руки за голову и спросил:
– Пупков, тебе «шпалу» за что дали? За нашу «командировку» в Германию?
– Не-а! Вызвали, поблагодарили от лица командования, и все. Это мы в Турции отметились, побывали там с ребятами. Рыбаки на баркасе чуть ли не до самого Стамбула подбросили, а потом нам ваши ребята помогли, энкавэдэшники-нелегалы. Пособили со взрывчаткой.
– И?..
– Пустили на дно ихний «Явуз»! Линейный крейсер, не хухры-мухры.
– Недурно! А это не тот ли «Явуз», что раньше «Гебеном» звался?
– Тот, тот! Тридцать лет кораблю. Починят его, подновят – и опять в строй. А что делать? У турок сильнее корабля нету!
– И не будет! – засмеялся Ганс.
Эйтингон принюхался. Влажный воздух попахивал электролитом – аккумуляторы занимали большую часть второго отсека, но и свежесть тоже чувствовалась.
Неожиданно сигнальщик прокричал:
– Воздушная тревога!
– Всем в лодку, погружаемся!
Краснофлотцы не спускались по трапу вниз, а слетали, держась за поручни.