Холодное время - читать онлайн книгу. Автор: Фред Варгас cтр.№ 24

У его матери, какая бы она ни была раскрасавица, репутация в окрестностях оставляла желать лучшего, будь то в Мальвуазине, Сомбревере или даже в Версале. Таково было общее мнение, за исключением разве что мэра Сомбревера, которому был важен голос сына Мафоре. Показания шестнадцати опрошенных свидетелей были единодушны, отличаясь лишь речевыми особенностями во всем их многообразии – от сдержанного изложения помощницы мэра, приглашенной Эсталером на кофе, – “Ну, скажем, она строила из себя гранд-даму” – до самого что ни на есть простецкого говорка служащей химчистки, скрупулезно переданного Жюстеном: “Она вечно хотела прыгнуть выше жопы”. “Много о себе понимала”, “смотрела сверху вниз”, “ни тебе здрасте, ни спасибо”. Кокетка и авантюристка, она “своим ребенком не занималась, хорошо там была Селеста”, была “жадна до денег” – “глаза завидущие”, “похвалялась своими бабками”, но “ей все было мало, бедный месье Анри”. Что касается представителей версальской элиты, то они снисходительно именовали ее вульгарной парвенюшкой.

Благодаря письмам, уцелевшим в картонных ящиках на чердаке, Вуазне и Керноркяну удалось изучить круг общения Мари-Аделаиды Мафоре, урожденной Пуйяр, до ее сказочного замужества. Картина получилась неполная, но в ней все же нарисовались безденежные родители-рабочие, которых она вскоре стала стесняться. Сама же она начинала в парижской парикмахерской, потом выучилась на гримершу и таким образом вошла в мир театра, хоть и не через парадную дверь. Красота и боевой задор привели ее в постель по крайней мере трех продюсеров.

Адамберг поднял глаза на сына, который бесшумно сновал по кухне.

– Данглар зайдет, – сказал он, и Кромс, просияв, достал из буфета бокал.

– Он не останется там на ночь вместе со всеми остальными?

– Данглар всегда спит там, где дети. В своей берлоге.

– Ты сказал, что дети вылетели из гнезда.

– Не важно. Данглар спит возле детских кроватей.

Калитка скрипнула, и Кромс открыл дверь.

– Он застрял в саду. Лусио угощает его пивом.

Майор поставил бутылку белого вина в траву и беседовал со старым испанцем – у них с Адамбергом был общий сад. Каждую ночь, в любую погоду, прозорливый и церемонный Лусио выпивал в саду две бутылки пива. Прежде чем уйти к себе, он писал на вяз, и это был единственный камень преткновения между соседями, потому что Адамберг считал, что это наносит вред дереву, а Лусио утверждал, что, напротив, насыщает почву благотворным азотом. Данглар сел на деревянный ящик под деревом, рядом со стариком, и явно не собирался сдвигаться с места. Адамберг вынес две табуретки, и Кромс вышел вслед за ним с бокалом для майора, зажав в руке бутылки пива и штопор. Когда, с некоторым опозданием, Адамберг познакомился со своим двадцативосьмилетним сыном, Кромс говорил “пробкодер” и употреблял другие странные термины такого рода. Адамберг не мог понять, был ли молодой человек умен и оригинален или это свидетельствовало скорее о его заторможенности и ограниченности. Но поскольку те же вопросы возникали у него и по отношению к самому себе и он не придавал им значения, то и эту загадку он решил оставить без ответа.

– Сколько у вас теперь кошек? – спросил Данглар, глядя на грациозно мелькавшие тени.

– Маленькая выросла, – сказал Адамберг, – и оказалась очень плодовитой. Шесть или семь, не знаю, они для меня все на одно лицо, кроме матери, потому что она приходит иногда потереться об меня.

– Благодаря тебе она увидела свет божий и теперь тебя любит, hombre ^[4], – сказал Лусио. – У нас было два помета, и их теперь девять: Педро, Мануэль, Эсперанса, – перечислял он, считая на пальцах.

Не дожидаясь, пока Лусио закончит, Адамберг вручил Данглару стопку бумаг.

– Я распечатал отчеты. Алчная супруга, плохая мать. Что касается участи маленького Амадея, то до пяти лет про него ничего не известно.

– Кармен и Франческа, – подытожил Лусио.

– Селеста ведь и правда появилась, когда мальчику исполнилось пять лет, – сказал Данглар, протянув свой бокал Кромсу.

– Откуда она взялась?

– Из деревни возле Сомбревера, с хорошими рекомендациями. Она осторожно намекнула, ибо стучать не в ее правилах, что, не будь ее, мальчонка никогда бы не узнал, что такое человеческие чувства и даже просто нормальная еда. Его мать уходила, когда ей заблагорассудится, ездила в Париж или еще куда-нибудь, а отец до ночи работал в своем кабинете. Все заботы легли на плечи Селесты, и по сей день ничего не изменилось. Так что, в сущности, объяснила она, если не считать потрясения и горя, смерть матери ничего не изменила в повседневной жизни Амадея.

– Как он отреагировал, узнав, что отец не покончил с собой?

– Испытал облегчение, что можно себя в этом не винить. Но понял, что теперь из него выйдет “клевый подозреваемый”, это его слова. Он ждет, что его вот-вот арестуют. У них там все замерло, только Виктор разбирает бумаги Мафоре, а Пеллетье продолжает вкалывать – убийство не убийство, а лошадям жрать подавай. Амадей бродит по лесам и долам, у него на штанах полно колючек. Иногда он садится на скамейку, чтобы их отодрать.

– Очко в его пользу.

– Вряд ли, – сказал Данглар. – Он не знает, чем себя занять, а руки чешутся.

– А вот это, – вмешался Лусио, – вопрос экзистенциальный. Почему руки чешутся? Вот у меня осталась одна рука, и то я вечно себе его задаю. В мои-то годы.

Лусио потерял руку еще в детстве, во время Гражданской войны в Испании, и ампутация породила у него навязчивое чувство, бесконечно возникающее наваждение. Дело в том, что как раз перед тем, как Лусио потерял руку, его укусил паук и ему не удалось дочесать укус. И это вот “дочесать” стало для него жизненно важным концептуальным понятием. Надо во что бы то ни стало дочесать до конца, иначе так и будешь мучиться всю жизнь.

– Амадей оживляется, только когда Виктор, отвлекаясь от работы, приходит к нему, – продолжал Данглар. – Судя по всему, у Амадея нет иной точки опоры, кроме Селесты и Виктора. Подружки у него тоже нет. Виктор его оберегает, это очевидно. Такое ощущение, что он всю жизнь только этим и занимался. Каждые два часа он выходит из кабинета, чтобы прогуляться с ним.

– А что Виктор?

– Он, как и все остальные, понятия не имеет, кто мог убить его патрона. И Алису Готье. Вуазне заикнулся было о виновности Амадея, но Виктор так насупился, что складки на лбу сползли ему на глаза, словно фуражка. Он отвернулся от Вуазне, видимо, чтобы не ударить его. Потом успокоился и сказал: “Исландия, черт возьми, что ж еще? Я же рассказал о том психованном убийце, вам мало?” Вуазне, на свою беду, возразил, что идентифицировать того человека, равно как и остальных членов их группы, нет никакой возможности. “Значит, – сказал Виктор, – из-за своей беспомощности вы решили наброситься на Амадея? Потому что лучше синица в руке?” Кстати, о птичках – это серые вороны. Вуазне огорчился, он, по-моему, надеялся увидеть воронов. Я думаю, опрашивая свидетелей, он сплоховал из-за истории с башней. Но все-таки он не пожалел времени и разложил помет в несколько рядов вокруг домика Селесты, тайком от нее.