Живописец теней - читать онлайн книгу. Автор: Карл-Йоганн Вальгрен cтр.№ 74

– А что обозначают цветы на столе?

– Это аклея. Посыл простейший: эротика, плодовитость… опять же атрибуты графини.

Виктор принял окончательное, как ему в то время казалось, решение – жить честно. Куда приводит жульничество и подделка документов, он уже знал из собственного горького опыта. Жизнь с несвойственной ей щедростью смешала колоду и предложила ему новую раздачу. И он неистово благодарил судьбу за милость: все, казалось, складывалось наилучшим образом. Ему казалось, он попал в какое-то девственное, безгрешное время, где существовали только кисти и краски, только живопись… единственное, что он умел и ради чего хотел жить.

Под руководством Тугласа он быстро освоил ремесло реставратора. Он научился ретушировать и грунтовать, знал, как воспрепятствовать отшелушиванию краски и консолидировать куньей кистью возникшие от времени кракелюры. Он научился фиксировать поверхности, но прежде всего – овладел искусством оставлять некоторые дефекты неисправленными, потому что любая попытка их реставрировать могла только навредить. Скоро он уже самостоятельно занимался картинами – они, с нанесенными историей ранами, стекались в лечебницу Тугласа со всей Европы.

Поначалу он работал в мастерской один или два дня в неделю, но к Рождеству его второго года в Швеции он уже в большей или меньшей степени поселился в Пеликаньем переулке. Работы было очень много. Война полностью парализовала рынок искусства, но теперь было ясно, что грядут лучшие времена. В Стокгольме галеристы скупали произведения искусства за бесценок – у обнищавших беженцев, у коллекционеров соседних, менее удачливых стран… у всех, кому срочно нужны были деньги. Классики шведской живописи стекались обратно в страну, порадовав несколько поколений любителей за границей. Пейзажи Севенбума и Хиллестрёма, провисевшие десятилетия у финских лесных баронов, портреты Элиаса Мартина и Петера Адольфа Халла покидали буржуазные дома в Дуйсбурге и Франкфурте и возвращались на родину. Полотна Ассмана и фон Крафта после небольшой реставрации в Пеликаньем переулке продавались на аукционах за рекордные суммы. Но не только шведы – работы зарубежных художников тоже попадали на подрамники в мастерской Тугласа, где их очищали, обеспыливали и реставрировали малейшие возрастные морщинки. Полотна импрессионистов, изуродованные ревнителями истинно немецкого искусства, тоже стекались в Пеликаний переулок и, получив вторую молодость, возвращались владельцам – или оставались в стране.

Виктору были доверены этюды Моне и Репина. Позже он разыскал их в каталогах крупных зарубежных музеев. Две работы маслом мастера светотени датчанина Кройера были переданы ему Тугласом, потому что у того была срочная работа. Виктор, благодаря своему фантастическому чувству подмалевка, создающего основу насыщения цвета, с юности овладел мастерством классических полутонов, теней и задних планов. Его работа произвела на Тугласа такое впечатление, что тот очень скоро стал доверять ему и классические полотна. Кроме этого, он занимался реставрацией темперы, копированием и рентгеновскими исследованиями картин – и лихорадочно учил шведский язык.

Язык этот, поначалу казавшийся ему архаичным и громоздким, с этим то и дело встречающимся звуком, промежуточным, как ему казалось, между «ш» и «ф», с необычной мелодичностью, словно говорящий не столько произносит, сколько выпевает фразу… как ни странно, язык оказался легче, чем он предполагал. Раз в неделю он брал уроки у ушедшего на пенсию преподавателя языка в Васастане. Туглас оплачивал эти уроки, правда, постольку, поскольку Виктор работал сверхурочно, не требуя дополнительного вознаграждения. Кроме того, он и сам принимал участие в обучении, разговаривая с Виктором в рабочее время исключительно по-шведски, и лишь при необходимости, когда ему было важно, чтобы Виктор понял его совершенно точно, переходил на немецкий.

– Дело идет не так уж быстро, – как-то заметил он. – Но все же быстрее, чем у меня когда-то. Прошло не менее трех лет, прежде чем я усвоил такое фундаментальное понятие, как определенный артикль. В моем родном языке ничего подобного нет. Зато у нас полон рот других хлопот – надо различать четырнадцать падежей. Немецкий и шведский – родственники, языки вполне современные, хотя почти любое слово можно проследить до его древнего германского корня. А эстонский – это такой угрофинский бастард. Он, кстати, почти умер за время русификации страны в прошлом веке…

Как и у многих прибалтийских беженцев, история Тугласа была полна трагических поворотов. Обоих его братьев насильно рекрутировали в армию СС. Один погиб под Сталинградом, второму удалось дезертировать. Но этот подвиг не был оценен Красной армией – во время наступления у Куршской косы в 1945 году его обнаружили в толпе беженцев. Все, кто добровольно или по принуждению сотрудничал с немцами, были расстреляны. В это время Туглас находился в безопасности в Швеции, и он до сих пор стыдился своего исторического везения.

Отца Тугласа, который в короткий период независимости был государственным секретарем в Министерстве иностранных дел, депортировали в Сибирь. О дальнейшей его судьбе ничего не было известно, во всяком случае, сообщения о смерти не было. Мать, по-прежнему жившая в патрицианской квартире в центре Таллина (хотя теперь уже в обществе четырех подселенных семей), так никогда и не оправилась от потерь. Тугласу удалось оформить ей въездную визу, он хотел, чтобы она провела остаток жизни вместе с сыном в спокойной и безопасной Швеции, но мать отказалась.

– Никто не страдал больше нас, эстонцев, – сказал Туглас, – хотя, может быть, латыши, литовцы… особенно латышские евреи… Но матери это говорить нельзя.

Он был настолько деликатен, что никогда не спрашивал о прошлом Виктора, и Виктор был ему за это благодарен.

Те, кому удалось побывать в Стокгольме на рубеже сороковых и пятидесятых годов, не могли не заметить идиллическую атмосферу города, постоянно голубое, вопреки северному климату, небо, улыбающихся людей, их историческое легкомыслие и твердую веру в счастливое будущее. Война пощадила страну. И ее промышленность, как и вера в человечество, не подверглась разрушению. Люди просыпались по утрам не в руинах, а в нормальных домах и ехали на современных троллейбусах на работу, а на работе было тепло, светло и царили непринужденный порядок и доброжелательность. Интеллектуалы были наивны, как только могут быть наивны люди, сохранившие какие-то иллюзии. Люди, не пережившие вой «катюш» и ночные бомбежки, были устремлены вперед. Молодые вернулись со срочной службы, где их самой большой заботой было не угодить под шальную пулю на учениях, и рвались сами строить свое будущее в беспечном и ласковом свете мирного времени. Индустрия развлечений процветала, а на семейных страницах газет многократно увеличилось количество брачных объявлений.

На Стуреплане и в районе Кунгстредгордена собирались по вечерам празднично настроенные люди. Там бывали и Туглас с Виктором – пару раз в месяц они ходили на танцы в «Зимний дворец» или в «Визит». Им было что отметить – они уже были востребованными реставраторами, а заказы продолжали и продолжали поступать. Зимой 1947 года Виктор получил постоянную работу с более чем щедрым по сравнению со средним уровнем жалованьем.