Наверное, он уже… с ней.
Райна поникла окончательно. Нужно было спуститься вниз, помыться, переодеться, заставить себя забраться в постель. Уговорить себя не думать, поспать хотя бы чуть-чуть, убедить в том, что утром придут другие мысли – дельные, свежие, хорошие.
Не сработает. Она знала, что не сработает. И потому она сидела здесь, на крыше, зная, что утром что-то изменится. Изменится уже навсегда.
Потому что утром, хочет она того или нет, она примет судьбоносное решение.
Глава 20
Нордейл.
Канн проснулся в пять утра и долго смотрел в потолок. Чужой дом, чужая спальня – дожился. Какое-то время вертелся с боку на бок, силился уснуть, то на короткое время проваливался в дрему, то выныривал из нее и вновь гнал от себя непонятное тягучее беспокойство. А потом понял, что устал так спать.
Поднялся, с раздражением обнаружил, что часы показывают лишь начало седьмого, умылся, отыскал в шкафу чистые джинсы, натянул. Баал превосходил его ростом – штанины пришлось подвернуть. Наверное, в чужой не по размеру одежде он выглядел, как клоун.
Кого это заботит?
На кухне чая не нашел, но нашел покрывшуюся пылью банку кофе, вскипятил чайник. Долго сидел в гостиной, курил, бросал окурки в потухший камин. Гадал, сильно ли настучит ему за это по «кумполу» друг, решил, что несильно. Кое-как дождался, когда стрелка часов подползла к отметке «восемь» и только после этого взял с каминной полки ключи от стоявшей в гараже машины.
Все. Утро наступило.
Дрейк должен быть на рабочем месте, а если нет, он подождет.
Над Нордейлом висело комковатое небо; накрапывал дождь. В приоткрытое окно тянуло мокрым асфальтом, бензином и прелыми листьями – ранней, подступавшей к городу осенью. На парковке перед Реактором блестели влажными крышами ряды одинаковых серебристых машин – все, как одна, с белой полосой на борту – излюбленный транспорт представителей Комиссии.
«Любители серого цвета, за ногу их», – отстраненно подумал про себя Канн, шагая мимо. Толкнул дверь в Реактор, зажмурился, когда по лицу прошелся луч от сканера, поздоровался с похожим на манекена охранником.
– Доброе утро, Аарон Канн.
– Доброе утро… – хотел добавить «робот», но промолчал. Ему бы сегодня вообще внимательно следить за языком, а то не только Райне – себе помочь не сможет. – Господин Начальник на месте?
– К сожалению, нет.
– А Джон Сиблинг?
– У себя в кабинете.
Мысленно ругаясь на непонятно где шляющегося Дрейка, стратег зашагал к лифтам.
– А где Дрейк?
Заместитель Начальника почему-то пребывал в скверном настроении. Просматривал информацию сразу с трех висящих перед ним в воздухе экранов, хмурился.
Как еще косоглазие не заработал?
– Занят.
– Он хотя бы в здании?
– Нет.
– Передай ему, пожалуйста, что я заходил.
– Передашь сам, когда увидишь. Я не секретарь.
Угу. В этом весь Сиблинг – хорошо еще, если просто отошьет словесно, а то, не ровен час, пошлет заниматься исправительными работами вокруг Реактора, отправит на череду дополнительных тренировок по стрельбе или пообещает срезать вдвое зарплату. И за что, спрашивается? За не вовремя совершенный визит.
Мудло.
В надежде на то, что Джон последнюю мысль не уловил, Канн поспешил обратно к лифтам. Снова кивнул охраннику, вышел на парковку, сел в машину и принялся ждать.
Капли чертили на лобовом стекле неровные прозрачные змейки; сотовый Райны не отвечал.
После того как отыскал номер в городской базе Ланвиля, Аарон трижды пытался его набрать – каждый раз без ответа.
Давай, Райна, ответь. Где ты есть?
Он не знал, что именно собирался ей сказать, – придумал бы по ходу. Просто хотел услышать ее голос, хотел знать, что она жива. Что не наделала накануне глупостей.
– Ты ведь не шагнула с крыши, нет? – бубнил себе под нос, слушая длинные гудки.
Нет, не шагнула, не должна была. Это раньше он думал о ней, как о пустоголовой девчонке, способной лишь на то, чтобы жрать по подворотням «экстази», а теперь знал: Райна Вильяни – прекрасная женщина. Не пустая и не слабая, с хорошей выдержкой, со стойким характером и чудесным добрым сердцем. Лишь бы только не сдалась после очередной неудачи.
А он бы не сдался?
Нет, наверное. Но ведь он мужик, а она женщина – есть разница.
Аарон крутился на сиденье ужом – какое-то время слушал радио, быстро устал от неестественно бодрого голоса ди-джея, выключил приемник. Смотрел на входящих и выходящих из Реактора людей, думал о том, что сегодня ему предстоит разговор с Милой, – незачем откладывать неприятное надолго…
«Съешь свою лягушку с утра», – поучительно заметила бы Бернарда. Она вообще любила странные фразы и сравнения – другой мир, другой менталитет. Дрейк, наверное, уже привык к ее забавным шуткам.
Лягушка. Лягушкой она называла самое неприятное запланированное на день дело, которое предстояло сделать, как можно скорее, чтобы не мучиться. И «лягушкой» в этот день была Мила. Нет, не Мила – разговор с ней.
А, может, лягушка – это я сам?
Так, занятый неприятными мыслями, Аарон дождался момента, когда из дверей главного офисного здания Комиссии показался Джон Сиблинг. Махнул ему через лобовое стекло, привлекая внимание, открыл дверцу, когда заместитель приблизился.
– Я знаю, что ты не секретарь, но…
– Дрейк будет после двух, – коротко бросил человек в форме и прошел мимо.
– Спасибо, – выдохнул Канн без особой благодарности.
И что ты за человек такой? Хоть бы остановился, хоть бы раз ответил вежливо.
Но Сиблинг не был ни человеком, ни вежливым субъектом, и он вообще уже ушел; равнодушные ко всему наручные часы показывали начало десятого.
«Съешь свою лягушку», – снова всплыла кусающая сознание мысль.
Аарон закурил. Поднес к кончику сигареты дрожащее пламя зажигалки, выдохнул дым в форточку и тяжело вздохнул.
Хорошо, если бы сегодня за него эту самую лягушку съел бы кто-нибудь другой.
Дерьмо. Дерьмо-дерьмовое. Вот Мила новостям не порадуется.
* * *
(David Lanz – Rainlight)
Собственную входную дверь он открывал, как взломщик, – тихо, стараясь, чтобы не щелкнул язычок замка.
Или, как вернувшийся из бара под утро пьяница. К злой бабе-жене.
«Баба-жена», однако, услышала. То ли еще из окна увидела, как к дому подъехала машина, то ли сутками стояла тут в коридоре.