Ей что-то показывали, объясняли, просили посмотреть на точки – она делала вид, что смотрела. Подошла ближе и старалась не быть здесь, не чувствовать и не дышать – на безымянном пальце Аарона блестело кольцо. Не ее – чье-то.
Стояла рядом и крошилась на куски.
Не пойду.
«Пойдешь!»
– Мисс Полански, с вами все в порядке?
Она ведь не плачет? Нет, глаза ведь сухие? Темноволосый мужчина в плаще уже стоял рядом, смотрел вопросительно.
– Да, в порядке.
Не пойду.
– Когда бы вы хотели отправиться в путь?
Не пойду.
«Пойдешь!»
«Зачем? Дора, зачем я пойду? Теперь…»
«Потому что не все в этом мире очевидно. Все еще может быть не так, как кажется…»
«Я не верю…»
«Зато верю я. Ты пойдешь. Ради меня».
«Ради тебя я его нашла. Все, я свободна».
«Ты пойдешь ради меня. Обещай!»
«Зачем?»
– Мисс, с вами все в порядке?
«Обещай!»
«Не могу».
«Обещай!»
«Я…»
«Обещай!»
«Обещаю».
Райне хотелось свернуться в баранку на полу. Какой поход? Зачем он ей теперь?
А Дора уже исчезла.
– Мисс Полански, так что – мы беремся за эту работу? Вы согласны подписать договор?
Да, наверное. Она больше ничего не чувствовала. Что-то подписала, как обычно, не глядя, смотрела сквозь стены. Сама не поняла, зачем произнесла деревянным голосом:
– Выходим как можно скорее. Хорошо?
– Как скажете. Мы с вами свяжемся, как только завершим все приготовления.
И они ушли.
Все.
Забрав с собой огонек из ее души, который навсегда приклеился к отблеску на тонком ободе золотого кольца.
* * *
– Не все в этом мире очевидно, так, Дора? А что здесь неочевидного – он отдал свое сердце другой. ДРУГОЙ!
Она впервые сидела не на шезлонге, а на парапете. Никогда раньше не приближалась к краю террасы – боялась, – а сейчас не испытывала ни грамма страха, одну лишь едкую и безнадежную горечь. Настоящее, достигшее пределов отчаяния горе.
– Он помнил мое имя, но не меня… Зачем ты взяла с меня это обещание, зачем?!
Райна не замечала того, что кричит, – ее халат и волосы трепал ветер, по щекам текли не слезы – боль.
– Зачем мне теперь туда идти? Даже если я смою с тела шрамы, я никогда уже не смою их с души. Может, мне нанять сенсора? Как ты и говорила? Стереть эту гребаную память и никогда больше не вспоминать о нем? А-а-а? Ты ведь так советовала?
Дора молчала.
Дора исчезла.
А по перекрестку мелкими точками ползли машины; Райна стеклянными глазами смотрела вниз.
* * *
– Она рассматривала тебя так пристально, как обдолбанная.
– Может, и правда, была под кайфом? Приняла пару таблеток перед нашим визитом.
– Зачем бы это ей?
– Наркоманка?
Канн не слушал друзей, он думал о другом – о том, что она подписала бумаги, даже не взглянув на них. Не думая, не спрашивая их имен, согласилась выбросить на ветер три с половиной миллиона долларов. Вот так просто.
Все верно – уже не Райна. Марго Полански. Потому что та Райна, которую он помнил, так бы не сделала.
А он помнил ее.
Все это время. Иногда задумывался, почему, и никогда не мог найти ответа – просто помнил. Несмелой, неуверенной, постоянно чем-то напуганной, но честной и искренней. Той, которая, оказавшись в его доме – чужом для нее доме, – сумела наполнить старую хибару, которую он снимал, теплом.
Девенпорт. Тогда у него не было ни постоянной работы, ни желания ее искать – Канн перебивался разовыми заказами. Старался не лезть в криминал, и потому ходил по грани – за честную платили мало. Жил один, богатств копить не спешил – сразу тратил то, что зарабатывал, и мало о чем горевал. Хотел одного: стать лучшим в своей профессии, а потому много читал, учился, анализировал, тренировался.
И уж точно не мечтал ни о долгосрочных отношениях, ни о том, чтобы жить с кем-то под одной крышей.
А пришлось.
В ту зиму старина Барни – жадный до денег и скользкий типок, который приторговывал наркотиками, – провернул неудачную сделку, попался на краже, сбежал и залег на дно. Сам исчез, а подружке своей оставил записку: «Если я исчезну, позвони по этому номеру, и о тебе позаботятся».
Угу. И оставил его – Канна – номер. Его, потому что Канн тогда был ему должен.
И Райну пришлось временно взять к себе.
– Аарон, мы куда-то торопимся?
Водитель, потонувший в воспоминаниях, бросил взгляд на спидометр – сто семьдесят километров в час. Он всегда водил быстро, если злился или расстраивался.
А он расстроился.
Почему? Ведь отпустил ее тогда на все четыре стороны, даже думал, что благополучно забыл. Нет, несколько раз порывался отыскать – проверить, все ли у нее в порядке, устроилась ли в жизни, не попала ли в беду? Ведь Рейка – как он ее тогда называл, – всегда во что-нибудь вляпывалась. И каждый раз сдерживал себя – с ней все хорошо: он снял для нее однокомнатную квартиру, одел, снабдил деньгами и нашел работу.
Рейка. Райна Вильяни.
Дурочка, теплая дурочка. Она боялась его и все равно постоянно совала свой любопытный нос в его кабинет – лезла с разговорами, путалась под ногами, готовила ему еду, пекла торты. И он привык. Осознал это позже, когда она ушла.
Следом не пошел лишь потому, что так и не смог поверить в то, что у них может быть совместное будущее – не был готов к отношениям. И какое будущее может быть у молодой пустоголовой девчонки и волка-одиночки? Никакого.
Он отпустил ее. Только сохранил в сердце образ – теплое воспоминание, – а на виске шрам. Пусть будет, пусть. Ему было хорошо в те времена, душевно.
– Аарон, все нормально?
– Нормально.
Ответил Баалу на автомате, а сам задумался – а почему же так сильно теперь душит тоска? Почему, если отпустил?
И вдруг сейчас, глядя на черное полотно дороги, он впервые смог себе ответить – да потому что все это время Райна была для него, как редкая почтовая марка, – та, с которой он сравнивал все остальные, которые пытался поместить в альбом. Он мерил других женщин по ней – то тепло, которое они приносили в дом, с тем уютом, который был на Восьмом, когда Рейка была рядом. И ни разу ни одна женщина не сумела отогреть стены мест, в которых он жил.