Она улыбалась так мило, что Дэйн засмотрелся. В зеленоватые глаза вернулись живые искорки, на щеках вместо пунцовых пятен красовался здоровый, приятный румянец. Пациентка явно шла на поправку – метод «шуток» работал. Значит, Стивен прав – через десять-двадцать дней Ани может полностью «выздороветь», а, значит, до этого момента необходимо продолжать в том же духе – возрождать в здоровом теле новые, счастливые воспоминания.
– Ну, мисс? Я могу купить вам йогурт, овсянку, сосиски, хлеб, сыр, джем или эти… как их? Которые заливают молоком…
– Кукурузные хлопья?
– Да, они самые.
– Их я люблю. Кажется.
– Отлично. С завтраком разобрались. Что на обед?
– Рыба? Курица?
– Я предупредил – готовить не умею, а вас спрашивать не имеет смысла. Предоставлю вам кухню, и будете вспоминать, умеете ли вы пользоваться утварью.
«– Ножами умеешь точно». Он прогнал эту мысль.
Ани-Ра растерянно огляделась вокруг – видимо, пыталась припомнить, владеет ли кулинарными навыками; между тонкими бровями прорисовалась морщинка. Дэйн тут же прервал ее мыслительный процесс, который, как он полагал, на этой стадии вновь приведет к головной боли.
– Слушайте, оставим это пока. В супермаркетах полно всяких полуфабрикатов. Пакетиков с готовой едой. Готовых пакетиков.
– Говнопетиков.
– Что?
Она снова улыбалась; казалось, солнце вплетается в ее улыбку, вторит ей. Его рука зависла над списком продуктов.
– Я подумала, что эта шутка была бы в вашем стиле.
В его стиле? Она уже пыталась предполагать, что в его стиле, а что нет? Хороший, живой ум. Эта мысль наряду с недавними воспоминаниями об Ани-Ра вызвала некий дискомфорт, показалась сюрреалистичной, но уже через секунду Дэйн рассмеялся.
– Вообще-то, да, в моем стиле. Так вы будете есть еду из говнопетиков?
– Супы, которые надо заливать кипятком и в которых плавает две горошины?
– И три листика укропа.
– И четыре лапшины?
– В лучшем случае…
– Не буду.
– Тогда нам придется ходить в рестораны. Каждый день. Я, в общем-то, не против, но придется заодно купить вам журнальчик.
– Зачем?
Босая нога Ани покачивалась над ковром; тонкие пальцы крутили против часовой стрелки опустевшую фарфоровую кружку.
– Чтобы вы могли в него уткнуться и не думать о том, что вам нужно постоянно созерцать напротив мою ряху. Быстро надоест ведь…
Шорох фарфорового дна по столу прекратился; кружка в пальцах остановилась, а взгляд серо-зеленых глаз застыл – Ани о чем-то задумалась. Интересно, о чем – о названии журнальчика или о его «ряхе»?
Чтобы не выдавать собственного смущения, Дэйн уткнулся в список, перечитал его, затем подписал внизу.
«Купить корм для Барта».
* * *
Он думал, будет сложнее.
Дискомфорт в общении, неудобные вопросы, постоянная натянутость, незнание, чего ждать друг от друга, попытки наладить хотя бы один ветхий мост, чтобы сделать навстречу робкий и никому не нужный, в общем-то, шаг. Не подруга – просто ненадоедливая соседка – это все, на что он мог рассчитывать, но она улыбалась. Ани улыбалась.
И это что-то меняло.
Она воспринимала его шуточки и шутила в ответ; Эльконто не мог припомнить представительниц женского пола адекватно реагирующих на его «болванное» поведение, но эта могла.
Говнопетики, надо же…
Поворачивая то влево, то вправо привычный кожаный руль (он не смог заставить пойти себя пешком – просто тайком вывел машину из гаража и так же тайком вернет ее на место), Дэйн поймал себя на мысли, что радуется. Непонятно чему. Нет, он не стал счастлив от пребывания в его доме убийцы, причем целенаправленного тренированного «обеспамятевшего» убийцы, но и тяготиться отчего-то перестал. Да, пусть просто соседи, пусть видятся лишь раз в сутки, зато и пошутить можно, и собой остаться, и не бояться, что ляпнет что-то не то. Он никому ничего не должен. Совсем. Ходит по дому баба, и пусть ходит. Улыбается? Так оно и легче на душе…
Не успел Эльконто прийти к каким-либо умозаключениям, как в кармане завибрировал телефон.
Звонил неугомонный доктор.
Красный или белый? – спрашивал он. – Белый, красный, белый, красный? Видите ли, модель, которую он хотел приобрести для друга, была представлена только в этих двух цветах. Эльконто ответил «белый» и положил трубку.
Интересно, что ему прикатят к порогу этим вечером?
Барт с появлением в доме Ани сделался непривычно тихим, почти бесшумным – перестал грызть полы и собственные мячики, изредка и деликатно цокал когтями по паркету, манипулировать скорбными выражениями на морде прекратил вовсе.
– Эй, ты чего, друг? – Спросил Дэйн сидящего на заднем сидении пса. Тот щурил карие глаза и подставлял лохматый нос ветру; трепались и топорщились на ушах короткие волосинки. – Она как пришла, так и уйдет. А мы останемся. И все будет как раньше.
Барт коротко тявкнул в ответ.
Эльконто поскрипел мозгами, но так и не понял, что означал этот задумчивый «гав».
* * *
Дом большой – хозяин богат.
Мебель современная, новая, не слишком, на ее взгляд, уютная – мужская, – но ковры добротные, цветастые, не аляпистые. Гостиная просторная, кухня тоже, все крупногабаритное, но масштабы любви к большому скрашены наличием кучи мелочей: фотографиями в рамках, картинами, книгами, статуэтками. И ни на одном фото мужчина с белой косичкой не обнимал женщину. Рядом только парни. Коллеги, наверное.
Ани курсировала по комнатам, потерянная – рассматривала интерьеры и то и дело застывала на месте, погруженная в разбросанные мысли.
Все чужое, незнакомое, непривычное, а в памяти одна большая дыра.
Кем она была? Где жила, с кем? Кого любила или не любила, чем занималась? Почему решилась на свидание с этим Дэйном, зачем взяла то такси, зачем…
Захлестывала досада: не взяла бы такси, не оказалась бы сейчас здесь.
Говорят, люди после удара помнят хотя бы что-то: события до определенного момента, себя много лет назад, лица, места, надписи, а она ничего. Вообще. Из доступных навыков остались только рефлексы, которые проявлялись сами собой – ходить, жевать, держать вилку. Что еще она умеет? Этот вопрос Ани-Ра задавала себе уже в сотый раз, но все никак не могла на него ответить.
Действительно ли она – Ани-Ра? Какая она? Веселая? Хмурая? Вздорная? Умная? Оказывается, оказаться «чистым листом» для самого себя не просто «непросто», а болезненно сложно. И даже понимая, что единственной достойной целью сейчас является наличие терпения, она-таки изнывала от собственной никчемности, смущения и скуки. Ни одежды, ни своего места в мире, ни сформированного характера – вообще ничего.