Она так и не сказала. Очевидного. Демона любить нельзя – демона можно либо использовать, либо бояться – другого не будет.
В его голове всплывали обрывочные фразы и далекие голоса – матери, учительниц, злых на язык соседок: «Нахал… Не уверена, что человек… Ты – проклятье! Отродье! Лучше бы ты родился девочкой…»
Он не родился девочкой, не сумел. И всю жизнь вбивал себе в голову, что ни одна женщина, если уж мать не смогла, не сможет его полюбить. Почему начал надеяться вновь?
Не начал!
Начал.
Не начал!
А кому позволил вчера войти в комнату? О ком думал последние несколько ночей? Чьим вниманием наслаждался за завтраками? К чьим шагам постоянно прислушивался? За чьим настроением, делая вид, что не следишь, пристально следил?
Крыть было нечем.
Следил, да. Она стала ему небезразлична – девчонка с каштановыми волосами и необыкновенно красивыми глазами. Дерзкая и податливая одновременно.
Людская часть… Людская часть… Людская часть. Он на секунду позволил взять ей верх – принялся представлять то, что могло бы получиться. Не могло, но на мгновенье он погрузился в иллюзию, вообразил, как он и Алеста лежат на кровати, как она подушечками пальцев нежно гладит его лицо…
– Ты – мой мужчина. Я тебя выбрала.
– Почему?
– Потому что люблю.
– Правда?
Он не стал бы спрашивать, правда ли это, он бы почувствовал. Все увидел бы по ее глазам и… открылся. Допустил внутрь себя, рассказал все секреты, не стыдился бы плакать у нее на плече. Будучи мужчиной, он всегда оставался мальчишкой, и ему часто хотелось плакать – не позволял себе в детстве. Много чего не позволял, но слезы точно были табу. Поэтому сейчас хотелось. Он никогда и никому не признавался в том, насколько уязвим – не внешне, внутренне. Насколько всегда жаждал быть любимым, мечтал об этом, корил себя за это, обзывал последними словами, наказывал внутреннего мальчишку так же, как наказывала мать. Хуже. Хуже, потому что знал, что в любви ему отказано, – в мимолетной ласке, в трахе, в притворной нежности – нет, а в любви – настоящей, глубокой, честной – да.
А он хотел ее. Чтобы кто-то стал навеки его, желал стать для кого-то единственным и самым нужным. Мечтал стать для семьи опорой, для жены – своей (именно своей) женщины – надежным мужем, защитником, домом.
«Твоя человеческая часть подведет тебя».
Она его и подводила. Уже подвела – он вновь позволил себе мечтать. Хоть на минуту, но допустил это, и, значит, придется страдать. Пока вновь не вытравятся кислотой плохие слова надежды, пока не захлебнутся в потоке рационального мышления мечты, пока он вновь не поверит, что демон.
Просто демон. И ничего более.
* * *
Она не позавтракала, не застелила постель, не отправилась облагораживать клумбу или мыть полы – ничего не стала делать. Не могла. Сидела на краешке кровати в полутемной спальне и смотрела наружу, на недостроенный сарай, над которым на бескрайнем синем небе ветер гонял кудрявые облака.
Глаза сухие, на сердце тоска. И страшно.
Она что-то сделала не так, ошиблась, ступила на запретную территорию, и теперь он уехал. Впервые не позавтракал, даже не зашел на кухню, не поздоровался. Прошел мимо – не посмотрел, – обдал холодом равнодушного выражения лица и укатил.
Не вернулся и к обеду.
Аля не просто печалилась – страдала, – и не могла понять, чего боится больше? Собственного поведения (что нашло на нее вчера?) или же возвращения хозяина? И если первое было объяснимо: между женщиной и мужчиной всегда может случиться притяжение (оно и случилось), то второе – возвращение Баала – что принесет оно?
Кружили, как вороны, черные мысли.
Он выгонит тебя. Придет и скажет – уходи.
А она не хотела уходить, не теперь. Боялась этого странного желания и того, что ей тоскливо без него и пусто. Его нет, а ей хочется плакать, ей хочется его назад – лишь бы был рядом, лишь бы ходил, стучал молотком, лишь бы просто… присутствовал.
Впервые в жизни Алеста изливала любовь в тоске – думала, такое невозможно. Жалела себя, почти ненавидела, что пропустила странный момент – момент осознания неизбежного. Она хотела быть рядом с кем-то. Сильно.
С ним, с Баалом.
Дурочка-дурочка-дурочка.
А он приедет и теперь, наверное, прогонит.
Обед не сварен; солнце перевалило через зенит.
Как быть дальше, что делать?
Еще два часа в бессмысленном кружении по дому, в тревогах и сомнениях – а на сердце все тяжелее, все сложнее разобраться в собственных чувствах. Ведь раньше хотела уйти, ждала, пока пройдут две недели, почему не ждет теперь?
К горлу подкатывала истерика; дрожали ладони.
В какой-то момент Алька не выдержала – сдернула с подушки наволочку, сложила ее вчетверо и вышла на улицу, в пустой двор. Постояла на крыльце, потерянная, затем шагнула на тропинку. Подошла к покосившемуся забору, перекинула через нее ткань, расправила ее, постояла так с минуту. Затем двинулась дальше.
Еще никогда она не бывала у соседки – не было ни необходимости, ни повода, а теперь пришла. Постучала в дверь, не зная, что сказать, лишь кивнула, когда открыли.
А ее не стали спрашивать лишнего – бросили: «проходи».
Усадили за стол, налили чай, сочувственно посмотрели.
– Вы чего – поругались? Думаешь, я зря здесь живу? Тоже поругалась со своим когда-то. Эй, послушай, ну, бывает. Как поругались, так и помиритесь… Ну, не реви, не реви…
А Алька уже не могла – рыдала. Закрыв лицо ладонями, сидела на чужом стуле и сотрясалась от плача, от накатившего ощущения горя, неизбежной беды, от того, что внутри прорвало.
– Не реви. Образуется.
И ее потрепала по плечу женская рука.
(Спустя несколько минут).
– Он не такой, он не страшный…
– Может быть.
– Ты его просто не знаешь!
– А ты? Знаешь его?
И гнетущая тишина. Распухшие красные веки, закапанный слезами чай.
– Хочу узнать.
– Дорожка это непростая, девочка. За любовью гонимся, настигаем, а удержать не знаем как. Ты, главное, головы не теряй, – тяжелый вздох, – так и себя потерять недолго. А уж с таким, как он… Он же замкнутый очень, – ты не обижайся только, – дикий.
– Дикий, – кивнула Алька.
И почему-то улыбнулась.
* * *
Раньше бы он сделал иначе – попросту не вернулся бы.
Теперь не мог – что-то изменилось. Понимал простую вещь: если они сделают вид, что ничего не случилось, и будут игнорировать взаимное притяжение, то умаются оба. Она – от тревоги и непонимания, он – от похоти, и потому этим вечером Баал принял странное для себя решение – он позволит им сблизиться. Хотя бы физически. Просто не будет лгать, не будет лелеять ложных надежд, но и отталкивать не будет – впервые в жизни осознанно позволит себе быть с кем-то. Пусть и временно.