Рыба и другие люди - читать онлайн книгу. Автор: Петр Алешковский cтр.№ 94

Так было и в тот ничем не приметный, не отличный от других день. Он долго лежал, затем приготовил еду, поколол дров, с изумлением посматривая на занесенную снегом часовенку, – отец Иннокентий с раннего утра скрылся там и с тех пор не подавал признаков жизни. Начинало смеркаться.

Хорек наконец не выдержал, зашел в часовню, но она была пуста. Запалив свечу, сразу отметил, что исчезли иконы, только «Троица» почему-то осталась висеть на стене сиротливо да лампадка под ней.

Он обежал строеньице. Снег не шел со вчерашнего дня, и тем не менее свежих следов не было. Нигде не было. Хорек прождал ночь, держал на печи горячий чайник, котелок с едой, но отец Иннокентий не объявился. Он пытался припомнить что-то особенное: словцо, взгляд, – но нет, инок рано, по обыкновению, ушел в часовню и исчез, как растворился в лесной тишине.

Утром Хорек собрался по-походному, взял запас пищи, оббегал близкую округу – ни следов, ни лыжни, хотя б и откуда ей было взяться: лыжи отца Иннокентия стояли, прислоненные к стенке бани. Умаянный, приплелся запоздно домой – огонь погас, никого… На следующий день замела метель и держала его прикованным к месту трое суток. После снегопада и метели поиски становились бесполезными. Он принялся ждать, как бы и понимая умом, что инок ушел, а точнее, чудным образом исчез, но все на что-то надеясь. Под конец второй недели ему начало казаться, что он все придумал: не было никакого отца Иннокентия, никакого лося, ручных воронов, походов в потаенную деревню. Только иконка Троицы по-прежнему висела теперь уже у него над изголовьем – в пустую часовню почему-то страшно было заходить. Кстати, ни вороны, ни лось ни разу больше не объявились, зато глухари и рябчики, ранее на поляну не забредавшие, обжили ее основательно, и, просыпаясь, он находил снег истоптанным их трехпалыми лапами.

Наконец Хорек не выдержал. Собрался.

Вытащив головню из печи, запалил и дом, и баню, и часовню и, не глядя назад, встал на лыжи и побрел к людям. Он был абсолютно уверен – никто никогда больше здесь не поселится.

Никто и никогда.

Он попытался найти ту деревню, но, при всей его чудесной лесной памяти, она словно провалилась в снегах. Ночь пришлось промерзнуть под елкой у костра, размышляя над тем, как исчез отец Иннокентий. Как это получилось, все-таки понять он не смог.

Наутро, смирившись с судьбой, пошел к полустанку, сел в поезд. Не было ни зла, ни горечи – опять забился на верхнюю полку, отвернулся к стене, молча сосал спасительный палец. Поезд шел медленно, кланялся каждому полустанку. Одинокость и тоска все нарастали в глубине живота, или просто это голод давал о себе знать?

11

Ключ от двери, по договоренности с матерью, они оставляли в темном углу, в щели меж кирпичей, но его не было. Пришлось идти в магазин.

Едва он переступил порог, как из-за прилавка метнулась к нему Раиска, словно заранее ждала:

– Данилка, господи, объявился, скиталец родненький, а мы-то уж и не чаяли. Пойдем, пойдем, сейчас накормим тебя…

– Где мать? – спросил он, предчувствуя дурное, но тетя Раиса только тараторила: «Сейчас, сейчас, миленький, Анна Ивановна тебе все расскажет…» Ему стало вовсе не по себе.

Грузная и постаревшая, Анна Ивановна, как всегда, сидела за ворохом накладных. Заметив вошедших, поднялась, шагнула к нему навстречу: «Что сказать, сыночка: мама твоя умерла».

Молча и тяжело он сел на табурет.

– Убил, убил, – вопила истеричная Раиска, – утюгом забил.

– Где он? – Хорек спросил машинально, почти и спокойно, только спрятал под стол затрясшиеся меленько пальцы.

– В тюрьме, в тюрьме, сыночка, ему вышка отписана, и судья сказал – пощады не будет.

– У нас, на «двойке»?

– Нет, сыночка, в Питере, в Крестах. А Зоиньку мы схоронили, неделю назад у вас на дому сороковины отмечали.

Главное он понял, остальное – обычную в подобных случаях бабскую ерунду: куда станет устраиваться на работу, есть ли наличные деньги – пропустил мимо ушей.

– Где ключ?

Вопрос, заданный по делу, отрезвил Анну Ивановну, она полезла в несгораемый ящик, достала ключ.

– Давай-ка, Раиска, мы сейчас парня отпустим, дойдешь сам домой?

Он мотнул головой.

– Значит, без возражений, – Анна Ивановна взяла наконец присущий ей капитанский тон, – тут тысяча. Это деньги Зоюшкины – зарплата, премия, что она не успела получить. По нынешней жизни небольшие деньги, но тебе для начала хватит. Еще одну тысячу даю в долг на одежку. Отдашь, как сумеешь, Зоенька ведь нам не чужая. Я еще не раз зайду, проинспектирую, как ты устроился. Захочешь – торгуй с лотка на улице, не обижу. Договорились?

Строго и просто. Он поблагодарил и рванул на улицу.

Дома оказалось прибрано, как здесь давно не случалось, – видно, Раиска расстаралась. Хорек посидел в своем холуйке и снова вышел в город.

Шел по улице, месил ногами слякоть и грязь, обычную для конца зимы, всем телом ощущая неустроенность и холод. Купил в булочной хлеба, в молочной бутылку молока, каких-то рыбных консервов – разоренные к концу дня магазины большего предложить не смогли. Так шел, пока не уткнулся носом в новенькую вывеску гриль-бара. За стеклом красовалось картонное блюдо с гипсовой жареной курицей – он уставился на него, не решаясь толкнуть дверь.

– Хоре-очек?

За спиной стояла Женька.

– Хоре-очек!

Женька, кажется, была рада его видеть.

– Какими судьбами? Говорят, у тебя мама умерла? – Женька спросила шепотком, участливо и прижалась к нему и, не дожидаясь ответа, на той же ноте продолжила: – Ты голодный?

Он смотрел на нее, как на существо из иного мира, так неожиданно-нежданно она всплыла из-за плеча и уже и висела на нем, и, кажется, была хмельная и какая-то на себя не похожая…

– Пойдем, деньги пока есть, – Женька почти затолкала его в гриль-бар, усадила в уголочке за столик, заказала курицу и бутылку водки. Хорек не дал ей платить. Съели жаркое, выпили бутылку, и он заказал немедленно еще – бутылку водки и курицу, сунул их в целлофановый пакет и почему-то уверенно и смело поднял Женьку и повел к себе. Она была уже хороша и только твердила: «Ой, Хоречек, если б я тебя не знала», – оправдывалась за легкую сдачу. Он отметил происшедшую с ней перемену: Женька пила много и жадно. Это было ох как знакомо, но вопреки всему только успокаивало.

Дома потерзали курицу, быстро-быстро приговорили водку. Вовсе пьяная Женька все приговаривала: «У меня деньги есть, давай еще за одной сбегай, а?»

Но он решительно раздел ее, сволок на широкую материнскую постель и зачем-то задернул занавеску.

– Хоре-о-чек, что же я делаю, у меня теперь муж законный, – пробормотала Женька и попыталась заснуть, но он не дал.

12

Первый угар прошел, хотелось пить, в горле саднило, и Хорек бегал в ванную, лакал из-под крана ржавую воду и приносил ей в алюминиевом черпачке. Женька оказалась на редкость ласковой и уютной. Он лежал и слушал ее тирады, а она то ли бахвалилась, то ли жалилась, беззастенчиво и с подробностями, как умеют только очень пьяные, очень добрые и очень неумные люди.