Рыба и другие люди - читать онлайн книгу. Автор: Петр Алешковский cтр.№ 80

Часа за два с небольшим, за три самое большее, икона была отмыта, но еще не блестела, светилась тускло. Сергей уже колдовал с кисточками, разводил краски, целиком оттеснив ненужного теперь Хорька на второй план, и ловко уже закрашивал белые заплаты, подгонял под общий фон, а после принялся циркулем с краской на конце в специальном клювике вертеть нимбы.

– Вот, гляди, нимба́ дашь, и сразу личико повеселело. Это кто у нас? Рух – благоразумный разбойник, в рай первым попавший, да? Вот мы его и поновим: нимб – он что, он твое внимание притягивает, сосредотачивает, а филеночка, видишь, рамка идет, полоска по краю дощечки, – она пространство сплачивает, организует, значит.

Хорек не очень-то понимал его ученый треп, но видел, как поновленные, светлые кружки удивительным образом оживили икону, а ангельские крылья обрели новую легкость и изящный, ранее замызганный, затертый временем изгиб. Иголка циркуля впивалась в лоб, в переносицу лика, будь то хоть сам лик Христов: р-раз, и уже сияло ровное, светлое, то голубоватое, то белое, то розовое даже колечко над головой, и голова начинала глядеть, выпирала как бы из доски и притягивала взор.

Попутно Сергей рассказывал, явно работая на выползшую на свет, стоящую за спиной тетку Веру:

– Сие, значит, второе пришествие, оно же есть Страшный суд, написанный по пророчеству пророка Даниила и по Апокалипсису. – Тут Сергей был как дома, все знал, и все становилось понятным и доступным.

В центре и вверху на престоле восседал Спас-Христос – Грозный Судия. Слева и справа, припадая к подножью, тянулись к нему Адам и длинноволосая Ева. В стороны расходились, а точнее, стекались к центру, как в иконостасе: Богородица, иссушенный пустыней Предтеча, Петр и Павел и весь длинный ряд за ними.

– Деисус – моление о будущем, – следовало очередное пояснение.

Под троном мощный Моисей, в одной руке зажав свиток, другой тянул за бороду истошно вопящего фарисея с выпученными рыбьими глазами, запутавшегося в полах одежды. На них спокойно взирали толпы – народы сходящиеся, готовящиеся к Суду. С левой стороны толпились, им под стать, чинные, замеревшие рядами святые, первосвященники, священники, мученики за веру. С двух боков, как поле подсолнухов, посаженных ствол в ствол, устремляли они внимающие глаза свои к престолу.

От подножия его истекала огненная река, и рядом с ней, повторяя ее течение, толстобрюхий, кольцами завитой, низвергался страшный змий, на каждом кольце его помечен был особый грех, как то: гордость, зависть, объедение, сребролюбие, сквернословие, любодеяние, насильство, вероломство, оклеветание, пьянство, кощунство, скупость, тщеславие, самолюбие и хула на Духа Святого – последнее кольцо перед тем, как распухшее тело достигало огненной главы, разевающей пасть от нестерпимого жара в геенне огненной. Там, в аду, в языках неистовствующего огня, сам красный, большой, с выпирающими ребрами, сидел Сатана с маленьким человечком на коленях – то была черная душа предателя Иуды. Здесь же, в этом царстве огня, в четырех кругах, бесновато поводя очами, разевая пасти, подняв угрожающие лапы, находились четыре страшных зверя – четыре царства Антихриста. Чуть поодаль, отдельно, тоже обособленные в струящихся медальонах, Земля и Море отдавали своих мертвецов, исторгая их тысячи и тысячи: тела скрюченные и распластанные, летящие в какую-то страшную, кошмарную бездну, на Суд. В самом же низу, в самом чреве, в черно-коричневых острошипых цветках, нагие, похохатывающие, мерзкие черти и чертенята мучили грешников – вопящих, стонущих, с вываливающимися от боли глазами, с закушенными, раздутыми языками: их били, рвали, кусали, пилили пилами специальные остропилатели с шерстистыми брюшками, им прижигали каленым железом живую и страждущую плоть. С левой же стороны над мерзким, опаленным, провонявшим серой и испражнениями адом Ангел копием поражал корчащуюся, как червяк на углях, змееподобную Смерть. И уже над ними и чуть сбоку буйство сатанинское исчезало вовсе, уступая место тихим тонам, спокойно льющимся линиям рая, где Даниил, младенчески прислонившийся к Архангелу Гавриилу, взирая на ужас под своими ногами, внимал его объяснениям, перстом указывал Архангел на каждого и на всех вместе: на горящих вечно еретиков, индусов в тюрбанах, негров с вывороченными тубами, луноликих и коварных басурманов в парчовых халатах, архиереев в клобуках, преступивших данный обет, поганцев отступников – Ария, Нестория, Македония, козлобородых, с всклокоченными, тлеющими уже прядками у висков.

Спокойное, объемлющее, струящееся, как виноград на столбе, рядом с Даниилом вписалось ложе Авраамово, с сонмом возлежащих на нем праведников, что попали в рай до сотворения Царства Небесного: Сиор среброволосый, Моисей и первая душа – Pyx-разбойник с умиленным лицом кондитера-пирожника. Над ними, еще выше, поднимаясь к верху доски, в благоухающих чертогах восседала Матерь Божия – Богородица, на шитых речным жемчугом подушках, под легкими, как шелковый балдахин, небесно-голубыми сводами.

С самых уже боков, в тянутых, точеных клеймах возносились на облаках преподобные монахи, и всех первей густобровый и хиннобородый Варлаам, и крещенный им и постриженный индийский царевич Иоасаф в чалме с аграфом, раздавший родительскую казну нищим и ушедший с учителева благословения в целебный затвор. Возлетали и Зосима и Савватий Соловецкие, и святой Сергий Радонежский – чудотворец, и младые местночтимые Иоанн и Иаков Менюжские, по недоразумению погибшие, и отрок Артемий Веркольский, молнией чудно убиенный во поле. Возносились они к и вовсе недосягаемой красоте, к Небесному граду Иерусалиму, в чертогах и палатах которого расположились мудрые небесные старцы. И, вровень с ними, как по лестнице ступая, окруженный сияющим облаком, восходил Христос ко Отцу, чтоб занять место одесную Его.

Тут же рядом, но чуток пониже, Архангел Михаил в схиме, в образе монаха, поражал воинство Сатаны, низвергая его в ад, весь окруженный поющим небесным воинством.

Так по неспешной, плавной, а порой по стремительной ниспадающей прямой путешествовали эти небесные люди и мерзостные, нагие, срамные черти, все это было закольцовано, как ход неумолимого времени, и была, была в левом верхнем углу дверка, там, где открывался Небесный Иерусалим, но над ним уже и за ним – там место было новым небесам, осиянным, недоступным ни взору, ни пониманию.

Сергей методично покрывал доску лаком, аккуратно проходился по ней широкой кистью, и все увиденное вдруг засияло сильней, с большей еще мощью навалилось на глаза, притягивая и отталкивая мимо воли. Тетка Вера, замерев от ужаса, с посеревшим лицом, не сводила глаз с иконы, да, видно, и Хорек был хорош, потому как реставратор вдруг не выдержал и шикнул на них:

– Ну, болезные, что вылупились, страшно?

Тетка Вера, как всегда, приняла вопрос к сердцу, близко, и отвечала по обыкновению слезинкой и вздохами, выводящими ее из оцепенения. Хорек же, наоборот, как-то вдруг обиделся, забрался вглубь трапезной, сел в креслице и уставился в пустые глазницы деревянного, лакированного до блеска Адамьего черепа в подножии распятия, засунув по привычке палец в рот.

10

Тут случилось с ним нечто неописуемое, кажется, похожее на сон, но и не сон вовсе.